Николай Мельниченко - Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

Матросы игнорируют мои пламенные призывы. Нет даже легких движений к ложкам. Головы в основном опущены. Я внимательно оглядываю ближайших.

– У меня от этой сечки уже живот болит! – подает голос Ауль, остальные поддерживают, вразнобой выражая отвращение к данному блюдУ. И я их вполне понимаю.

– Ну, дайте мне тарелку этого харча, попробую.

Вайтекунас пододвигает мне свою, тоже нетронутую, тарелку.

– Не шашлык, конечно, но есть можно, – изрекаю после первых с трудом проглоченных ложек. Матросы с интересом наблюдают за выражением моего лица. Никто и не думает следовать моему увлекательному примеру. Молча, под пристальными взглядами «доёдываю» изысканный харч и со вздохом говорю:

– Ну, не хотите – как хотите. Пойдем работать.

Отказ от пищи – воинское преступление – это меня в госпитале научили. А тут – коллективный отказ. Формально я должен «принять меры». Арестовать что ли этих обманутых пацанов? Нет, не зря меня «причащал» в экипаже Глеб Яковлевич Кащеев: командиру лезть в бутылку сейчас и опасно, и просто – нерационально. А вот некоторым болтливым «обещалкиным» надо кое-что сказать…

Иду в Управление, чтобы найти там Андрющенко и взять его за горло. Нет никого. Чем больше начальник, блин, тем позже поднимается…

Навстречу мне уже идет Шабанин: матросы отказываются идти на работу. Прямо тебе броненосец «Потемкин», только не с мясными червями в борще, а с несчастной сечкой без масла.

– А кто отказывается? – спрашиваю Шабанина.

– Да все до единого, – растягивает губы Шабанин, словно радуясь. Позже я узнал, что он действительно радовался.

Подхожу к кубрику. Народ стоит у дверей на утреннем солнышке, покуривает, греется. Работа – не волк.

– Постройте группу, – отдаю ЦУ Шабанину. Группа построена в две шеренги, «равняйсь», «смирно», «товарищ старший лейтенант…», – все по науке, все привычно и обычно. Вот только без обычного «вольно» обращаюсь к правофланговому старшине 2 статьи Жуку:

– Вы не хотите работать?

От внезапного вопроса и официального «Вы» Саня даже теряется:

– Да нет, почему, я – хочу!

– Выйти из строя!

Саня по всем правилам делает несколько шагов вперед, затем поворачивается лицом к строю. В упор обращаюсь к следующему:

– Вы не хотите?

– Я хочу!

– Выйти из строя!

По одному перебираю весь строй. Образуется строй «вышедших из строя». Остается человека три. Доходит очередь до Рожкова. На мой стандартный вопрос Жора со слезами обращается к вышедшим из строя:

– Ну, что же вы? Мы же договорились!

Я повторяю вопрос. Рожков с отчаянием восклицает:

– Да! Я не хочу и не буду работать!

– Рожкову – оставаться на месте. Вы не хотите работать? – это уже вопрос к следующему. Оставшихся два матроса – «хотят», и переходят в новый строй. В бывшем строю остается один Рожков.

– Ну, вот теперь все ясно, – я обращаюсь к Шабанину. – Не хочет работать один Рожков, все остальные – хотят. Матросу Рожкову – в кубрик, можешь там отдыхать и спать. Остальных, – это уже команда Шабанину, – ведите на объект.

Шабанин поворачивает и уводит строй. Ко мне подходит ошарашенный Рожков.

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите мне стать в строй! Я буду работать!

Слабачок, не выдержал и минуты. Холодов на Новой Земле больше суток держался.

– Нет, Жора, ты не хочешь работать. Зря я тебя на сварщика учу: не нужно это тебе. Тебе, как Косте Кулиеву, отдыхать очень хочется, – я бью по самым больным местам. Балабол и горлопан Рожков – мужик все же трудящийся и деятельный. Кулиева он презирает. Сварщиком Жора хочет стать до дембеля: в его родных местах – огромный спрос на сварщиков, там их на руках носят.

Рожков со слезами на глазах начинает уже прямо канючить. Он, дескать, страстно мечтает вернуться к радости свободного труда. Чтобы не заржать, я поворачиваюсь и ухожу. Жора это воспринимает как разрешение и рысью несется догонять строй…

Иду к Баранову. Докладываю ему, что его собственный зам может устроить в гарнизоне вторую серию броненосца «Потемкин». Такое кино нам надо? Полковник Баранов – настоящий командир. Он темнеет лицом и прощается со мной. На другой день питание матросов идет строго по аттестату…

На несколько дней я приезжаю в Ленинград. Эмма уже почти закончила работу над дипломным проектом, день защиты уже назначен. То ли надо было что-то напечатать для диплома, то ли я хотел «обрасти» настоящей канцелярией, но почему-то нам безумно захотелось иметь в своем семейном арсенале пишущую машинку. Вообще-то множительные аппараты – предмет строгого надзора «органов». В любом учреждении пишущие «Ундервуды» перед выходными и праздниками сдаются и опечатываются. Конечно, это делается, чтобы диссиденты, которых мы клеймим, сажаем или периодически выгоняем за границу, не могли печатать свои растленные опусы и прокламации по праздникам: пущай отдыхают хоть в это время.

Не совсем понятны эти строгости: пишущие машинки можно приобрести в магазине: купи себе и твори. Новенькие роскошные «рейнметаллы» для формата А3 мне не по карману. Есть портативная «Москва», но она тоже дорога, да и буковки в ней маленькие – не солидно как-то. В комиссионке на Жуковского находим малогабаритную «Олимпию» с большими буквами, сравнительно дешевую. Правда, в ней с муками передвигается каретка, и заедает половина букв, но я исполнен уверенности: вылечу.

Из части идет грузовик в Котово, и мы отправляем с ним кое-какие габаритные вещи, в том числе – наше никелированное чудо с шишечками. Не то, чтобы шишечки стали нам не милы. Просто такую «только кровать» нельзя ставить в наши 17 метров. Нам нужно нечто, на котором днем можно было бы также сидеть. В Котово же у нас – «полное ай – люли»!

Везу свою дорогую жену в новые палестины для ознакомления. Эмма – в восторге. Мы еще никогда не жили вдвоем в отдельной квартире с телефоном. Лес – красивый сосновый бор – начинается прямо от нашей улицы. За считанные минуты набирается туесок отличных маслят, которые сразу можно жарить. Чистый ухоженный городок, есть магазины и все, что надо…

Неделю мы счастливо живем в нашем раю. Устраиваемся надолго, обставляем жилище скромно, но удобно. Просторы – неописуемые. И главное: наконец мы вместе. Даже ремонт пишмашины не омрачает нашего счастья.

Ремонт оказался серьезным по зависящим от нас причинам. Болезни механизма – нашего пишмаша – обнажатся только после его разборки, и я бодро занялся этим увлекательным занятием. Сняв несколько букв с машинки, я сообразил, что все проволочки, тяги и крючочки на каждой букве имеют различные размеры и конфигурацию. Чтобы отыскать дорогу назад (значит, была надежда ее найти!), я взял чертежный лист и расчертил его на квадратики с обозначением всех букв и знаков. Теперь снимаемые детали я уже укладывал комплектами в нужную ячейку. Несколько смешанных комплектов, снятых «без ума», мне пришлось сложить на отдельную кучку: придется подбирать им место методом проб и ошибок. Этот метод еще называют методом «научного тыка». Неоконченную работу я отложил на следующий вечер…