Николай Мельниченко - Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

В отпуск, к ней!!! Немыслимо медленно движется поезд. Можно бы лететь самолетом, но билет дают только до Киева, а на самолет до Винницы билет не бронируется…

Наконец я в Брацлаве, к которому так долго стремился. Начинаю понимать, как хорошо живется сыру, который катается в масле. О встрече с женой после долгой разлуки – я не говорю: это надо понимать. Блины у тещи – тоже событие, стоящее поэмы. Мария Павловна готовит удивительно вкусных цыплят, распластанных и зажаренных в омлете (кажется, их незаслуженно обзывают «цыплятами в табаке »). Специально для меня и при моем физическом участии готовится еще одно блюдо несказанной вкусноты – коржи с маком. Мак растирается с сахаром в макитре до состояния молока (процесс достаточно трудоемкий даже для мужиков). В мак добавляются куски коржа – белого, с корочками, только что испеченного. О разнообразных варениках и говорить не приходится: они есть почти всегда… Из свежезарезанного кабана сказочно хороши все производные, особенно – «сальцисоны», домашняя колбаса и т. д. и т. п. Федор Савельевич привозит от знакомого директора совхоза несколько ящиков яблок сорта пепинка – необычайно сочных и «многосъедобных». Ящиками же появляются черехи – крупные ягоды гибрида вишни и черешни. Все эти прелести я поглощаю пудами, тоннами; их живительная сила потихоньку наполняет мой не столько отощавший, сколько измученный организм.

Мама была уже у моих новых родителей. Они, конечно, посидели: это была как бы некая свадьба, хотя и опять ущербная: теперь в бегах был жених… О полномасштабной показушной свадьбе с «музыками», со всякими прибамбасами и многодневной пьянкой необузданных гостей теперь речи уже нет: все знают, что у Ружицких зять из дальних военных морей, где это все то ли уже было раньше, то ли не принято по соображениям секретности. Мои новые родители принимают меня сразу как родного, о наших прежних размолвках при «похищении из сераля» их дочери и намеков никаких нет. Все просто и естественно: мы одна семья. Общение со всем детдомом, Эммиными знакомыми и всем Брацлавом, – у меня происходит без малейших проблем. Меня признает за своего даже свирепый пес Пират. (Ночная сторожиха любовно обращается к нему, скармливая запасенные котлеты: « Кератічок, дурненький, їж, бо це ж каклєтка… »).

Через несколько дней везу молодую жену в Деребчин. Надо же показаться маме в качестве солидного женатого мужика, да и молодую жену «повращать» в деребчинском бомонде. Для Яковлевых и Стрелецких она – хорошо знакомая родственница, маме – известная дорогая невестка, остальным мы издали «делаем ручкой». Все равно невозможно избежать встреч, расспросов и, главное, – застолий. Моя жена – на высоте. Ослепительно красива, умна, быстра. Как тогда говорили: « кругом – шешнадцать ». Именно такая жена должна быть у меня, не последнего парня в славном Деребчине…

Светское вращение нас чрезвычайно утомляет уже на второй день, и мы отбываем в Винницу, где среди большой усадьбы на окраине города живут две бабули. Одна – бабушка Юзя, наш добрый ангел, которая выдала Эмме столь ценные советы по замужеству. Бабушка Юзя – высокая, с вьющимися седыми прядями и следами красоты на лице. Много лет бабушка Юзя ухаживала за парализованной сверхдальней родственницей настолько добросовестно, что даже медики удивлялись отсутствию пролежней и ухоженному виду старой женщины, прикованной к постели.

Эммина бабушка – добрая, рассудительная, всем все прощающая. Ни о ком она не скажет плохого слова, при спорах соседи безоговорочно принимают ее мудрые вердикты в качестве приговоров третейского судьи. Она часто шьет на старинном «Зингере» с ножным приводом или читает молитвенник. Читать, кстати, она научилась самостоятельно…

Ее старшая сестра Анеля – колоритнейшая бабуля. Анеля – ниже и плотнее младшей сестры, верховенству которой она безоговорочно подчиняется. Толстый платок, повязанный поверх седых косичек на манер комсомольской косынки, но с некоторым перекосом, придавал ей вполне пиратский вид. Бабуля прекрасно все слышит и видит, но по обстоятельствам может запросто изобразить глухонемую. Особенно ей удавалась роль темной и косноязычной старушенции. Хитро прищурив глаз, она могла с самым невинным видом спросить:

– Емцю, ти в тому городі Винограді в якому простітутівчишся?

Эмма слегка вздрагивает:

– Тетя Анеля, скільки я Вам буду казати: не в «Винограді», а в Ленінграді, і не в «простітуті», а в інституті.

– Так, так, доню: ти мені казала… Бачиш, яка я дурна стала: все забуваю, – в хитрющих глазах бабы Анели играют настоящие чертики: память у нее – дай бог каждому. По колыханию довольно объемного живота все понимают, что она смеется…

Впрочем, игра словами – ее хобби. Обсуждается вопрос, чем крыть сарай. Одно – слишком дорого, другого – не достать. Тетя Анеля вносит свое предложение:

– Може покриємо блядкою?

Участники совещания балдеют от такой заманчивой возможности. Восторг остывает, когда выясняется, что тетя Анеля имела в виду дранку .

Бабушка Анеля имеет четкие эстетические пристрастия. Увидев наш Москвич 401 (это будет позже), скопированный с немецкого Опель-кадета, она заявила:

– В тебе, Коля, дуже гарна машина! А то тут Їван приїхав на поганій дуже машині: в неї була морда спереді і морда ззаді, — именно так бабушка Анеля оценила Москвич 407 с «трехобъемным» кузовом. Похожие капоты двигателя и багажника бабушка очень метко обозначила «мордами». С ее легкой руки обозначение кузова автомашин «морда спереди – морда сзади» стало фирменным в нашей семье.

А еще бабушка Анеля любила песни, точнее – одну песню. Иногда, когда мы развлекались подобием пения, она просила:

– Заспівайте тої жалісної «Катюги»!

«Жалостной Катюгой» бабушка (мы к ней обращались «тетя») Анеля считала почему-то «Катюшу».

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой…

Лицо тети Анели начинало морщиться от сдерживаемых рыданий…

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег, на крутой…

Теперь тетя Анеля начинает всхлипывать со звуками начинающего «схватывать» двигателя, а из ее глаз градом катятся слезы…

К портрету тети Анели надо еще добавить, что все свои восемь десятков лет от всех болезней она лечилась только одним лекарством: пила керосин, правда, – сравнительно небольшими дозами… И еще: борщи, которые она варила, были просто волшебно вкусны. Нигде больше мне не приходилось есть такие борщи…