Александр Бобров - Олесь Бузина. Расстрелянная правда

13 января 2010 г.

«Люблю тебя, Петра творенье!»

Я не буду рассказывать, как выглядит Эрмитаж, сколько в нем собрано картин и какая туда стоит очередь. Это и без меня известно. Расскажу о другом. Вот первая мысль, которая явилась мне, когда я поднялся из метро на Невский и прогулялся по центру города: конечно, Петербург – колыбель революции, но тут были какие-то другие большевики! Они тоже «экспериментировали» и расстреливали. Но они же оставили памятник Екатерине Великой. Прямо на Невском оставили! И памятник Александру III тоже оставили – пусть и перетащили его, как злые дети, со Знаменской площади во двор Русского музея. Если, идя по направлению к Неве, свернуть с Невского проспекта направо, то возле Инженерного замка увидишь Петра Первого в исполнении Растрелли. А налево пойдешь – попадешь к бронзовому Николаю I, вздыбившему коня напротив Исаакиевского собора. Еще несколько шагов – и ты уже возле другого Петра I – Медного всадника на берегу Невы. Просто заповедник монументального монархизма!

А в Киеве, кроме памятника князю Владимиру на днепровском склоне, уничтожили все – и Николая I напротив университета, и Александра II на Царской (ныне Европейской площади), и Столыпина возле городской Думы, где теперь Майдан Незалежности. Но, кроме того, что в Петербурге были несколько другого сорта большевики, там еще и совершенно не было петлюровцев. Поэтому Киеву историческую память отбили, заменив ее сидящим, как на горшке, Грушевским возле Дома учителя, а в Петербурге она осталась.

В двух городах тебя не покидает ощущение, что ты наяву возвращаешься в прошлое – в Венеции и в Петербурге. Это от сохранившейся архитектуры – все исторические декорации уцелели. Идешь по ночной Венеции и кажется, что сейчас прямо из стены вынырнет Казанова в маске, крадущийся на очередное свидание. А в Петербурге в любой момент ждешь, что из-под арки Главного штаба появится конная колонна кавалергардов или пеший строй семеновцев, шагающих на смену караула в Зимний. Как там у Алексея Толстого? «А помнишь Петербург? Морозное утро, дымы над городом. Весь город – из серебра. Завывают, как вьюга, флейты, скрипит снег – идут семеновцы во дворец. Пар клубится, иней на киверах, морды гладкие, красные. Смирна-а-а! Красота, силище!». Семеновцы исчезли, а все остальное осталось – хоть «Гибель империи», хоть «Рождение нового мира» снимай.

По странному стечению обстоятельств, большинство моих любимых писателей жили в Петербурге. Пушкин – раз. Лермонтов – два. Гоголь – три. Гумилев – четыре. Алексей Толстой – пять. Зощенко – шесть. Николай Алейников – семь. Собственно, только трое из этой моей личной десятки не петербуржцы – киевско-московский Булгаков, завсегдатай пражских пивных Гашек и уроженец города Броды в Галиции Йозеф Рот, проблудивший всю жизнь между Львовом, Веной, Берлином и Парижем. Семь против трех – явный перевес остается за Петербургом. И еще есть одиннадцатый, не влезающий в десятку (но, как же без него обойтись?!), Александр Дюма – парижанин, умудрившийся описать Петербург в «Учителе фехтования» еще до того, как туда съездил. Выходит, и его град Петра взял в плен, несмотря на то, что в XIX веке Париж был центром мироздания.

В петербуржских гостиницах почему-то до сих пор справляются о цели визита и роде занятий постояльца. «Помещик из Малороссии, – ответил я на рецепции. – Так и пишите: продал урожай и приехал развлечься в столицу империи». Мою малороссийскую шутку оценили. Хотя, разве это шутка? В Малороссии у меня 12 соток земли и даже один крепостной – Тарас Григорьевич – гоголевская «мертвая душа», выкупленная государем-императором, которую я вернул в естественное состояние. Еду теперь на нем по большой литературной дороге, собирая урожай с «Вурдалака». Так сказать, разбойничаю потихоньку.

Я внимательно читаю отзывы в интернете на свои путевые заметки. После первой подачи «Mein lieber Petersburg» кто-то из злопыхателей задался вопросом: зачем Бузина поехал в Питер? Не доказательств ли шевченковского триппера в имперских архивах искать? Да будет известно любопытствующим, эти доказательства находятся значительно ближе – в Киеве в Институте литературы. Там хранится оригинал письма Великого Кобзаря к его другу Виктору Закревскому от 10 ноября 1843 года, где он в подробностях и весьма художественно, хоть и с грамматическими ошибками, описал свои венерические страдания: «Постыгла мене долоня судьбы, або побыла лыха годына… у мене оце съ тыждень уже буде якъ я одъ якоись непортебныци або блудныци нечестывои купивь за тры копы меди, и знаешъ яку я цяцю купив… стогну та проклынаю все на свити! а п…, забув уже як и зовуть… ныжче пупа лыхо».

Сия поучительная для блудодеев эпистола опубликована была академиком Сергеем Ефремовым еще в 1929 году в полном собрании сочинений Шевченко. И процитирована мною во второй части «Вурдалака» – в главе «Амур и триппер». Очень жаль, уважаемый читатель, что вы так отстали от новейших тенденций литературоведения – если отсчитывать от публикации Ефремова, то больше, чем на 70 лет! Стыдитесь своего дремучего невежества. А в Петербург я ехал, чтобы сходить в гости к Пушкину – на набережную Мойки, 12, где была его последняя квартира. Там уже после прогулки по экспозиции у меня состоялся забавный разговор. Одна из дам, хранящих этот музей, с экзальтированностью истинной пушкинистки спросила:

– Вам понравилась экскурсия?

– Отличная! – ответил я. – Но стрелять нужно было точнее!

Моя собеседница пришла в ужас:

– Что вы! Пушкин был бы тогда убийцей!..

Мои приключения в стране табуреток

…Сегодня – о Польше. Близкая, вполне доступная страна, лежащая буквально под боком у Украины. Я был в ней раз десять. И студентом в конце 80-х с первой волной челноков. И журналистом, когда ездил брать интервью у Станислава Лема, и просто праздным путешественником, приезжавшим в Варшаву, чтобы пошататься по букинистическим магазинам. На советского студента времен перестройки, не скрою, Варшава производила сильное впечатление.

У нас тогда не было ничего. У них, напротив, имелось все, что нужно для нормального быта. Киев зиял пустыми полками магазинов. В столице Польши торговая жизнь кипела прямо у вокзала. Тут находился (по символическому совпадению прямо у Дворца культуры, построенного в виде московской сталинской высотки) огромный базар, с которого, казалось, и начинается капиталистический рай. Чего же удивляться, что Польша выглядела тогда для нас такой привлекательной? Смешно вспомнить: в Киеве в 1990-м нельзя было купить даже джинсы, а хот-дог был лакомством в сто раз более экзотическим, чем для нынешних тинэйджеров – суши. Вообще никто не знал, что такое хот-дог! Или какой-то там «Макдоналдс»! Моя однокурсница Инга, когда первый в СССР «Макдоналдс» открыли в Москве, специально махнула со своим парнем на поезде в белокаменную, дабы приобщиться к западной культуре. А теперь ходишь по Киеву мимо «Макдоналдсов» и нос воротишь – на галушки тянет.