Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Из работ 1990–2000-х гг., непосредственно выполненных Старостиным (одним или с сотрудниками), помимо многочисленных баз данных и разработки Starling, надо называть уже упоминавшийся северно-кавказский этимологический словарь (1994, совместно с С. Л. Николаевым), фундаментальный алтайский этимологический словарь совместно с А. В. Дыбо и О. М. Мудраком (2003) и законченный незадолго до смерти труд «Сино-кавказская фонология», который он не успел издать.

К концу 90-х годов Сергей Анатольевич стал общепризнанным в стране главой научной школы. Избрание в академию было знаком признания. Не все у нас признавали ностратику и тем более синокавказские идеи, но у нас (в отличие от заграницы) публично отвергали их редко (одно из исключений – кавказовед Г. А. Климов). Лингвистический истеблишмент, задающий у нас сейчас тон, был, по крайней мере, при жизни Старостина, благожелателен к его направлению в науке. Приходилось лишь жалеть, что его выдающиеся результаты не получили известности за пределами лингвистического, в основном столичного сообщества. Лишь изредка он мог выйти «на публику». Еще в 90-е годы в «Комсомольской правде» появилось интервью с ним не особо серьезной журналистки, именовавшей себя Светой Кузиной. И однажды помогла его старая знакомая Т. Н. Толстая, сумевшая занять место на телевидении. В своей «Школе злословия» она как-то разговаривала с Сергеем Анатольевичем. Беседа была серьезной, но, как весь цикл передач, шла поздно ночью. Еще как-то он появился у А. Гордона, и, кажется, все. Известность Старостина никогда не шла в сравнение, скажем, с известностью А. Т. Фоменко. Миру его открытия остались и остаются неизвестны, хотя они могли бы быть интересны и полезны и для той аудитории, что читает Фоменко.

Еще одной проблемой внутри страны было отсутствие серьезной конкуренции. Старостин никогда не боролся за монополизм в науке, но он получился сам собой. На его пятидесятилетии я вспомнил стихи Игоря Северянина, который считал, что В. Брюсов ему – единственный «равный государь», и пожелал ему в тосте «равного государя». Все, занимавшиеся у нас дальним родством, либо следовали за Старостиным, либо не могли с ним спорить на равных. В наибольшей степени «равным государем» был С. Е. Яхонтов, но это – исследователь-одиночка, не имеющий ни коллектива учеников, ни компьютерной базы. Но, конечно, Старостины рождаются не часто.

Но это было у нас, а за границей ситуация оказывалась иной. Массового признания там он так и не получил. Причины тут оказывались разными. Некоторых ученых заочно задевала одна особенность его деятельности. Отсекая лишнее, Старостин не хотел тратить время не только на общение с неинтересными ему людьми, но и на доскональное изучение того, что уже было сделано в науке по той или иной интересовавшей его проблеме. Ему было проще что-то сделать самому, чем выяснять, что здесь уже сделали другие (эта черта сближала его с Е. Д. Поливановым), хотя предшественники могли добиться существенных результатов и просто знать какие-то факты, которые Старостин не знал. И это замечали. Помню свой разговор на конференции в Венгрии в 1996 г. с крупным американским японистом Р. Э. Миллером. Он также занимался проблемой родственных связей японского языка и также был сторонником его алтайского происхождения. Однако Миллер, бывший почти на тридцать лет старше Старостина, относился к его работам прохладно. Я быстро понял, почему: пожилой ученый стал жаловаться, что московский коллега игнорирует его довольно многочисленные публикации. Он удивлялся тому, что Старостин, если и ссылается на его работы, то только на первую книгу по данным проблемам, вышедшую в 1972 г., хотя Миллер потом продвинулся дальше. Я посмеялся про себя, поскольку я эту книгу спустя два года после выхода купил в Японии и, вернувшись в Москву, подарил Старостину, тогда аспиранту. Потом я уже не снабжал его работами Миллера, и не знаю, насколько он их читал. Впрочем, их подходы значительно различались.

Эта причина была, конечно, не единственной. Сам факт того, что принципиально новые идеи исходят из России, мода на которую прошла, не способствовал мировому признанию идей Старостина и ностратики в целом. Сыграла, по-видимому, роль и деятельность некоторых (далеко не всех) эмигрантов из СССР и России. Ни от кого мне не приходилось слышать столь резких и полностью зачеркивающих всякий вклад Сергея Анатольевича в науку оценок, как от одного сравнительно молодого лингвиста, переехавшего из России в США; более академично, но по сути то же он высказывал и печатно.

Но, разумеется, кроме экстранаучных причин, бывают и научные. Смелость идей вроде синокавказского родства очевидна многим, но их доказательства понятны даже не всем лингвистам, а лишь тем из них, кто овладел сложнейшим сравнительно-историческим методом, который обычно усваивается в юности и требует полной отдачи. Н. Я. Марр и Н. А. Сыромятников – два примера ученых, которые по разным причинам не смогли этот метод освоить. Когда-то считалось, что заниматься языкознанием и использовать сравнительно-исторический метод – одно и то же, но Ф. де Соссюр открыл путь к научным исследованиям языка, не требующим владения этим методом. А сейчас на Западе, особенно в США, распространена идея о том, что сравнительно-исторический метод устарел, что родство языков можно доказывать и иными способами, скажем, через массовое фронтальное исследование всей лексики сразу многих сравниваемых языков, без кропотливого установления регулярных соответствий, или же через расшифровку геномов носителей тех или иных языков. Таким лингвистам Старостин мог казаться чуть ли не человеком XIX в. Наконец, специалисты по отдельным языкам и языковым группам, досконально их знающие, могли видеть у него ошибки из-за неучета каких-то фактов.

В последние два десятилетия жизни Старостин большую часть своих крупных работ публиковал по-английски. За рубежом его школу знают лучше, чем большинство других направлений российской лингвистики. И все равно к ней относятся в лучшем случае как к любопытной экзотике, вряд ли соответствующей языковой реальности, в худшем – как к ошибочному направлению.

На книгу Старостина о родственных связях японского языка напечатал рецензию известный американский лингвист широкого профиля Б. Комри. Он признал талант и эрудицию автора, но счел алтайскую гипотезу лишь предполагаемой (putative). Автор рецензии отметил отсутствие в книге фактических ошибок, но посчитал неубедительными многие этимологии и указал на неучет как ряда конкретных исследований, так и новых теоретических идей, особенно разграничения заимствования и языкового сдвига. Вывод Комри: «Старостин предлагает бесценный материал относительно алтайской гипотезы и устанавливает высокие мерки для оценки их предположительных родственных связей. Для меня менее ясно, соответствуют ли его выводы этим высоким меркам». И позже, в 1999 г. международная группа авторов журнала «Journal of Linguistics», попытавшаяся подойти к алтайской проблеме с позиций общего языкознания, пришла к выводу о том, что алтайская гипотеза не опровергнута, но и не доказана, то есть это еще не теория. Даже выход в 2003 г. огромного алтайского этимологического словаря С. А. Старостина, А. В. Дыбо и О. М. Мудрака не привел к массовому пересмотру мнений западных тюркологов и монголистов: по-прежнему противников существования алтайской семьи больше, чем сторонников. Тем более нет на Западе, исключая часть эмигрантов из нашей страны, сторонников синокавказского родства.