Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Но и после защиты диссертации от науки отвлекали. Через несколько месяцев, в начале 1948 г. отца назначили заведующим исторической редакцией Издательства иностранной литературы (позднее «Прогресс»). Весной 1951 г. он перешел в Большую советскую энциклопедию, тогда выпускалось ее второе («синее») издание, на должность помощника главного редактора. Главным редактором был физик академик Б. А. Введенский, плохо разбиравшийся в гуманитарных науках и мало в них вникавший (лишь однажды он пытался изъять из выходившего тома репродукцию «Спящей Венеры» Джорджоне на том основании, что обнаженную женщину могут увидеть дети, гуманитарная часть Главной редакции все же Венеру отстояла). Поэтому соответствующая часть издания в течение трех лет в основном лежала на Михаиле Антоновиче. 1951–1954 гг. были, пожалуй, пиком его карьеры, должность давала блага вплоть до единственной в его жизни персональной машины с шофером Колей.

Но и издательская, и энциклопедическая деятельность ему быстро надоели, хотелось писать. Уже в эти годы он по совместительству на полставки работал в академическом Институте истории, сначала в секторе истории средних веков, а потом во вновь организованной группе по написанию многотомных «Очерков по истории исторической науки в СССР». А 1 сентября 1954 г. Михаил Антонович Алпатов по собственному (действительно) желанию ушел из энциклопедии на полную ставку в Институт истории с сильным понижением в зарплате и уровне благ. Институт стал его единственным местом работы до конца жизни (после разделения института в 1968 г. на две части он работал в Институте истории СССР). В ранние годы он много преподавал (любил говорить, что прошел все ступени преподавания: в начальной школе, средней школе и вузе), но после ухода из Высшей партийной школы в 1948 г. никогда не поднимался на кафедру: письменный стол его привлекал больше.

Еще в 1951 г. вышла его вторая книга («брошюра», как он ее всегда называл), изданная вскоре на нескольких языках стран соцлагеря, включая китайский (в детстве я впервые увидел книгу, заполненную непонятными знаками и, что особенно поражало, открывавшуюся с непривычной стороны). Но автор ее в отличие от первой книги не любил и впоследствии даже не включал в списки печатных работ. В наши дни устрашающим кажется само ее название «Американская буржуазная историография на службе поджигателей войны», хотя для 1951 г. оно было обычным. Это была заказная работа, связанная с деятельностью в Издательстве иностранной литературы; к тому же работа основывалась на рефератах американских книг, выполненных не им, а английского языка отец не знал: в гимназии и МИФЛИ он учил немецкий и французский языки, английский тогда преподавался редко. Позже родители пытались учить у частного преподавателя этот язык, но время было упущено.

Но даже в этой худшей его книге проявился интерес Михаила Антоновича к историографии, изучению исторической науки. Оставаясь всю жизнь, разумеется, марксистом, он любил говорить: «Вот все пишут про производительные силы и производственные отношения, а где же человек? Живые люди исчезают». Его всегда влекли конкретные люди со своими особенностями, идеями и характерами, что и привело его ко второй профессии – литературе. А в исторической науке, где тогда господствовал социологический подход, живой человек в наибольшей степени мог присутствовать в историографии, где речь шла не только об идеологии тех или иных классов, но и о деятельности конкретных историков, тем самым личность историка оказывалась неустранимой. Что-то, вероятно, оставалось у отца от уроков М. П. Богаевского.

С 50-х гг. Михаил Антонович уже не занимался иностранными авторами, сосредоточившись на русских историках. На долгие годы главной его работой (параллельно с начавшейся к тому времени писательской деятельностью) стало участие в коллективном труде «Очерки истории исторической науки в СССР». В советское время, особенно во вторую его половину, у нас очень любили обобщающие коллективные труды, в которых кратко и компактно излагалось все, что было достигнуто по той или иной проблеме. «Очеркам» придавалось большое значение, была сформирована главная редакция, которую сначала возглавлял академик М. Н. Тихомиров, а потом трудом стала руководить академик М. В. Нечкина («мать-начальница», как ее называл отец), Алпатов входил в главную редакцию на всех этапах работы. Был создан специальный сектор во главе с Нечкиной, где отец работал много лет. Работа была огромной (надо было охватить не только русскую, но и грузинскую, молдавскую, казахскую и пр. историческую науку, начиная с самых истоков) и двигалась медленно: с 1955 по 1966 гг. издали четыре тома.

Работа шла сравнительно спокойно, пока речь шла о «старых годах» (три первых тома), хотя и тут конфликтов хватало. Михаил Антонович постоянно спорил с весьма вспыльчивым Тихомировым. Тот был ученым старой школы, почитавшим С. М. Соловьева за 29 томов русской истории, и презиравшим революционных демократов, как тогда говорили. Главный его аргумент был: «Но что же Ваши Герцен с Чернышевским написали?». Отец, для которого иерархия ценностей была противоположной, горячо спорил, но все же какие-то компромиссы удавалось достигать. Но чем становилось ближе к современности, тем ситуация обострялась. Четвертый том о 20–30-х гг. писался с огромным трудом, а по поводу последних десятилетий авторы и редакторы переругались, и мудрая Нечкина поняла, что писать об этом времени еще рано (в одном выступлении она сказала: «Мы идем по минированной целине»). Работа была прервана, издание осталось неоконченным. Сектор сохранился, став сектором историографии.

Алпатов активно участвовал в многотомнике и как автор. Еще работая в энциклопедии, он по вечерам допоздна сидел за столом и писал для первого тома главу о Т. Н. Грановском. Помню, как поздно вечером, когда все уже спали, он встал из-за стола и произнес: «Кончил Грановского!» (это были первые числа 1953 г.). Для второго и третьего тома он писал о большом числе историков-медиевистов конца XIX и начала ХХ в., о которых часто ничего не было известно, за исключением их сочинений. И ему все его «герои», начиная с Грановского, были интересны и как личности, он ходил в Ленинскую библиотеку, читал мемуары, переписку, выискивал биографические данные, искал у них живые человеческие черты. И ему важно было, сохраняя, разумеется, марксистский подход, охватить весь спектр направлений, учесть и либералов, и консерваторов, включая самые одиозные по тем временам фигуры. Например, он счел нужным остановиться на А. С. Вязигине, крайне правом историке, связанном с черносотенцами и расстрелянном в 1919 г. красными. Долго он выяснял биографию Л. П. Карсавина, про которого было известно, что он после эмиграции вновь оказался в СССР и после войны недолго преподавал в Вильнюсе, а дальше следы его терялись. Он посылал запросы в Вильнюс, где не могли назвать год смерти Карсавина, а потом через знакомого по МИФЛИ узнал, что тот был арестован и умер в советском лагере. Тогда этот ученый еще не был реабилитирован, однако Михаилу Антоновичу было важно включить в свою галерею историков и его. Сейчас имя Карсавина стало популярным (правда, больше пишут о нем как о философе, чем как об историке), но именно отец первым его вспомнил после полного забвения.