Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

4 января 1932 г. Бочачер, «считая его дальнейшую работу в НИЯзе вредной», постановил: «Исключить Афанасия Матвеевича Селищева из состава действительных членов Института; довести об этом до сведения Сектора науки Наркомпроса». За увольняемого попытался вступиться его аспирант С. Б. Бернштейн, его тоже выгнали из института, заодно и исключив из «Языкофронта» (который, правда, на том же заседании самораспустился). 12 марта 1932 г. в НИЯз состоялось заседание методологического сектора с разоблачениями уже уволенного Селищева. Докладчиком выступал сам директор (в связи с чем говорили о том, что «мы присутствуем при рождении нового лингвиста» Бочачера). Вот выдержки из доклада: «Профессор Селищев в этой борьбе за Македонию стал… сторонником болгарского империализма… Нужно уметь разглядеть за «учеными» выкрутасами политическое лицо царско-буржуазного разведчика». Любопытно, что о пребывании Селищева у белых Бочачер не вспомнил, зато его поездка в 1914 г. в Македонию превратилась в выполнение разведзадания. Далее: «Перейду к книге “Язык революционной эпохи”. Эта книга очень талантлива. В этой книге очень тонко и умело скрыта клевета на нашу революцию». Вывод: «Работы Селищева – это работы идеологического интервента. Не только великодержавного шовиниста, но и капиталистического реставратора… Наше слово будет словом разоблачения идеологического интервента (Аплодисменты)».

Однако дело приняло иной оборот. За члена академии вступились, и через полгода после увольнения нарком просвещения А. С. Бубнов восстановил на работе и Селищева, и Бернштейна. Бочачер к тому времени из института исчез (в 1939 г. он будет расстрелян). Но и после этого институтские «вождята», как их называл В. Н. Сидоров, не давали покоя. Однако и «вождятам» (и вместе с ними всем сотрудникам института) дорого обошлись их выступления против Марра. Из-за этого весной 1933 г. НИЯз был закрыт, а его сотрудники разбрелись кто куда, некоторые долго оставались без работы. Селищев не имел работы около полугода, потом он добился зачисления в Институт славяноведения АН СССР, только что открывшийся в Ленинграде, куда он теперь должен был периодически ездить.

Но худшее было впереди. Скоро поездки в новый институт объявят «связью между московским и ленинградским центрами», институт менее чем через год закроют, а большинство его сотрудников арестуют. Сам Афанасий Матвеевич будет арестован в ночь на 8 февраля 1934 г. по одному делу с героем очерка «Никуда не годный заговорщик» Н. Н. Дурново и взятым в одну ночь с Селищевым будущим академиком В. В. Виноградовым.

Поведение подследственных оказалось различным. Если мягкий интеллигент Н. Н. Дурново сдался сразу, то у Селищева проявилась его крестьянская натура: он выдержал все допросы (бить тогда еще не полагалось, но психологические методы воздействия были очень тяжелыми). 29 марта 1934 г. был вынесен приговор: для Селищева – пять лет лагерей.

Срок заключения ученый (остававшийся все это время членом-корреспондентом Академии наук) отбывал в лагере около Караганды. Ему удалось попасть в сравнительно спокойную обстановку на метеорологическую станцию, он вел какие-то преподавательские занятия в лагерном учебном комбинате, считался ударником. Тогда еще существовала отмененная в 1938 г. система зачетов: при хороших работе и поведении можно было рассчитывать на досрочное освобождение. Учитывалось и «социальное происхождение», в данном случае оборачивавшееся в пользу заключенного. В итоге менее чем через три года, 11 января 1937 г. Селищева освободили.

Но выход из лагеря не означал восстановления в правах. И вся последующая жизнь ученого почти до последних дней – борьба за право считаться полноправным членом общества. Жить ближе 100 км от Москвы не полагалось, но Афанасий Матвеевич не мыслил жизни без работы в столице, где комнату в здании университета и библиотеку все три года хранила старая няня. А помимо этого, травля «буржуазного ученого» не закончилась. Когда Селищев был в лагере, в марте 1935 г. в «Правде» появилась разгромная статья о вышедшей семью годами раньше книге «Язык революционной эпохи» (автором был один из членов уже не существовавшего «Языкофронта» К. А. Алавердов). Там было сказано: «Что представляет собой книга Селищева? Это от начала до конца гнусная клевета на партию, на наших вождей, на комсомол, на революцию». Селищев отмечал, что в речи революционеров много грубых слов, – следовательно, он «классовый враг». Селищев указывал на обилие славянизмов в речи революционеров, – следовательно, он «черносотенец». Селищев говорит о влиянии идиша и слов «юго-западного происхождения» на речь ряда лидеров, – следовательно, он «махровый антисемит». К тому же в книге встречались цитаты из Л. Д. Троцкого и Г. Е. Зиновьева. Особо отмечено, что «книгу эту можно найти почти во всех рекомендательных списках литературы к программам вузов по языку». Об аресте автора Алавердов не пишет, но он не мог не знать об этом. Тогда самую известную книгу Селищева до конца 80-х гг. изъяли из свободного доступа библиотек (другие его книги, правда, не изымались). А вот японские русисты в 70-е гг. переиздали ее фототипическим способом ввиду ее ценности (впервые я прочел ее в Токио).

Приехав в Москву, где ему не полагалось появляться, Селищев без разрешения живет в прежнем помещении и пытается прописаться у няни, пишет об этом Н. И. Ежову. Но няня, заменявшая ему мать, через месяц умерла, комната в МГУ вскоре была отобрана. Селищев прописался у знакомых в Калинине (ныне Тверь), но фактически жил в Москве и продолжал писать ходатайства наверх, то в НКВД, то в ЦИК СССР, прося хотя бы временной прописки. Он заявлял в мае 1937 г.: «Меня угнетает судимость. Мне тяжело и то, что я не могу возобновить свои научные работы, которым я отдал всю жизнь… Я не могу пользоваться библиотеками Московского университета и имени В. И. Ленина, а также и своею, находящейся в моей квартире». В лагере надежды на будущее помогали выстоять, теперь опускались руки.

Вопрос о прописке в столице затягивался, и в то же время в разгар репрессий ученого не тронули, из Москвы не выслали. Удачнее получилось с устройством на работу. Помогли коллеги, особенно Д. Н. Ушаков (см. очерк «Человек-словарь»). Помог опальному ученому и преемник уже умершего Н. Я. Марра академик И. И. Мещанинов, в мае 1937 г. написавший в Наркомпрос положительный отзыв о научной его деятельности, в том числе и о запрещенной книге «Язык революционной эпохи» (хотя Селищев и Мещанинов во всех отношениях были далеки друг от друга). Ушаков тогда заведовал кафедрой русского языка в МИФЛИ, где постепенно начали восстанавливать преподавание славянских языков. С осени 1937 г. Селищев начинает там работать, одновременно Р. И. Аванесов устраивает учителя на свою кафедру в Московский городской педагогический институт (МГПИ). Литературовед Г. А. Соловьев, тогда студент МИФЛИ, будет вспоминать: «Нас знакомил с польским языком высокий, сутулый, седой и подслеповатый старик Афанасий Матвеевич Селищев, обаятельный и трогательный в свой бесконечной любви к польской поэзии. И мы твердили по-польски стихи (А. Мицкевича. – В. А .) о Будрысе и его трех сыновьях». А ведь «старику» было едва за пятьдесят.