Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Но главным для ученого в 50-е гг. стала разработка широких концепций развития мировой культуры (хотя академиком его избрали по лингвистике). Этим он также отличался от русских востоковедов классической школы. Он писал о И. Ю. Крачковском, что тот «не был склонен к широким обобщениям. Это был мастер скрупулезных специальных исследований». Сам Конрад занимался скрупулезными исследованиями лишь в самом начале деятельности, потом от них отошел (может быть, поэтому у него так и не дошли руки до полной обработки полевых материалов из Кореи). На него могла влиять невозможность для советского япониста сбора свежих фактов: в Японию ездить тогда было нельзя, а в СССР японских памятников культуры слишком мало. Но, разумеется, влияла и советская система ценностей, в которой обобщения ценились выше фактов, а «фактография» и «мелкотемье» считались недостатками. Правда, для Конрада еще долго действовал «кодекс чести» востоковеда, упоминавшийся в очерке о Н. Я. Марре: не рассуждать о предметах, которыми не владеешь в совершенстве, в том числе о культурах, языков которых не знаешь. Поэтому в 20–30-е гг. он избегал выходить за пределы Японии, а первую попытку сравнения культур, еще краткого, произвел лишь в 1935 г. в предисловии к хрестоматии. Теперь барьеры были для него сняты, что проявилось в самой знаменитой теоретической концепции Конрада – концепции «восточного Ренессанса», впервые высказанной им в печати в 1955 г., но в переписке заявленной тремя годами раньше.

Согласно этой схеме, Ренессанс – не европейское явление, а мировой процесс, начавшийся в Китае эпохи Тан (VII–X вв.), затем распространившийся на Ближний Восток и Среднюю Азию и к XIII–XIV вв. достигший Европы. Концепция стала популярной, хотя никогда не была общепринятой. Разумеется, ее автор ссылался на марксистскую теорию формаций, но все-таки трудно при любом понимании формаций приравнять Китай эпохи Тан и Европу во время зарождения капитализма. Не соответствовала концепция и тогдашним представлениям об особой роли русской культуры, причудливо отразившимся у Конрада в статье о китайском языке: культура Древней Руси с трудом вписывалась в «восточный Ренессанс». Но все-таки влияние времени проявлялось и здесь. Ощущаются в «восточном Ренессансе» и традиционная для советской науки борьба с «европоцентризмом» и преувеличением исторической роли Запада, и особое подчеркивание исторической роли не только русской культуры, но культур всех народов СССР (тогда Низами считали азербайджанским поэтом, а Фирдоуси – таджикским), и актуальное для начала 50-х гг. такое же подчеркивание мировой роли Китая. Но к середине 50-х гг. добавился и еще один фактор. В эпоху, которую теперь называют «оттепелью» (а придуманная ранее концепция обнародована была как раз тогда), появилось желание пересмотреть надоевшие схемы и догмы вроде «пятичленки», предложить что-то новое (такое желание вновь на некоторое время повысило ценность проблемных, а не «фактографических» исследований), но к восприятию западных концепций общественное сознание в СССР тогда не было готово. Поэтому концепции вроде «восточного Ренессанса» или (не у Конрада) «азиатского способа производства», не порывавшие с представлениями, вошедшими в плоть и кровь советских гуманитариев, но дававшие ощущение новизны, оказались к месту.

Однако к концу 50-х гг. и особенно в 60-е гг. ситуация в советской науке стала меняться. Кто-то еще пытался улучшать советский строй и марксистскую науку, но часть ученых стала разочаровываться и в строе, и в его базовой теории, хотя большинству из них еще не было ясно, чем заменить то и другое, многие искали «третий путь». Одни возвращались к ранее непопулярной «фактографии», другие уходили от современности в древность, в изучении которой легче было обходиться без признаков официальной идеологии. Характерно, что «восточный Ренессанс», от которого сам Конрад никогда не отказывался, еще при его жизни стали забывать (о недолгом всплеске внимания к нему в 1970 г. я скажу ниже). Но вдруг именно Конрад, к тому времени уже пожилой и далеко не столь активный, как в молодости (сказывались болезни, и Наталья Исаевна очень его берегла), стал одной из центральных фигур среди советских гуманитариев. С ним можно сравнить в те годы только М. М. Бахтина, хотя Бахтин, имевший лишь степень кандидата наук, был подчеркнуто неофициальной фигурой, а академик Конрад никогда не терял официального статуса. И Бахтин, когда-то, не зная Конрада, согласившийся с его резкой оценкой М. И. Каганом, теперь оценивал его работы высоко, как и Конрад работы Бахтина (притом, что тематикой исследований они не были близки).

Обе эти фигуры еще при жизни стали мифологизироваться, но Бахтин сам активно мифологизировал свой образ и мистифицировал своих молодых друзей, что вряд ли можно сказать про Конрада. Но части интеллигентов очень уж хотелось найти «живую связь времен». А из ученых еще дореволюционной выучки оставались немногие. Из блестящей плеяды японистов, о которой я говорил в начале очерка, в СССР остался один Конрад: одни погибли или рано умерли, другие жили далеко. Сам Николай Иосифович в одном из писем последних лет писал, что из петербургских студентов, для которых А. Блок писал свои стихи, остались только трое: В. В. Виноградов (русист), В. М. Жирмунский (западник) и сам Конрад (востоковед), поэтому он очень дорожит каждым из оставшихся, пусть они не близкие друзья. Все трое в 30-е гг. отведали тюремной похлебки, но всем удалось вернуться к работе и получить признание. И ушли они почти в одно время. Помню чьи-то слова на похоронах Конрада: «Год назад Конрад выступал на похоронах Виноградова, теперь Жирмунский выступил здесь, а кто скоро выступит на похоронах Жирмунского?». И действительно, быстро не стало и его.

Но отношение молодежи к этим людям было неодинаково. Виноградова многие не любили, относясь к нему, как я сейчас считаю, излишне резко. А отношение к Конраду было иным. Виноградову не прощали высказывания против структурализма, а Конрада, также не структуралиста, ценили. Видимо, дело было все в том же умении шагать в ногу с эпохой. Не будучи «шестидесятником» по возрасту, он вполне вписывался в шестидесятническую парадигму в том виде, в каком она существовала в те годы (куда пришло большинство шестидесятников позже – другой вопрос).

В 60-е гг. Конрад уже не писал книг, специализируясь в жанре проблемной статьи, посвященной общим вопросам культуры и литературы, отчасти истории (от лингвистики он отошел). Впрочем, из этих статей разных лет сложилась его последняя, самая известная книга «Восток и Запад» (1966; 2-е издание посмертно в 1972). В статьях проявились постоянные черты подхода ученого: культуроведческая направленность, связь с современностью, проблемность. В это время интерес к культуре возрос, придя на смену прежнему увлечению социально-экономическими проблемами, а проблемность и выход отовсюду в современность были ведущими принципами, например, «Нового мира» времен А. Т. Твардовского. Конрад там также печатался. Знак качества!