Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Но Абаев был самостоятелен и очень рано начал критически относиться ко многим идеям учителя. Уже в 1933 г., то есть при жизни Марра, разбирая понятие фонетического закона, определявшего, согласно влиятельной в науке школе младограмматиков (конец XIX в.), историческое развитие языков, он писал: «Исследование, основанное на рабской вере в непогрешимость звуковых законов, обесценивается наполовину; исследование, вовсе игнорирующее эти законы, не имеет вообще никакой цены». Но за «рабскую веру» Абаев критиковал младограмматиков, которых тогда у нас относили к «буржуазной науке», а игнорировал законы и объявлял их несуществующими Марр (прямо, правда, не названный Абаевым). И краеугольным камнем «нового учения» Марра было отрицание языкового родства и языковых семей, а Абаев задолго до реабилитации этих понятий Сталиным стал их отстаивать, объясняя, как и вся наука, кроме марристской, сходство иранских языков их общим происхождением.

Отношение Абаева к учителю после первоначального восхищения стало двойственным. Но именно за Марра он больше всего и пострадал. Ему удалось избежать крупных неприятностей в 30-е и 40-е годы, но в самом конце сталинской эпохи, уже после низвержения марризма очередь дошла и до него. В конце 1951 г. появилась жесткая статья в журнале «Большевик», началась травля. Рассказывают, что речь будто бы шла об аресте, на который не дал санкцию И. В. Сталин (документов, впрочем, об этом нет). Кампания, однако, быстро прекратилась. Обличительное собрание в январе 1952 г. в Институте языкознания в Москве, где к тому времени уже работал Василий Иванович, кончилось для прорабатываемого неожиданно мягким решением. Ему всего лишь было предписано написать для только начавшего выходить журнала «Вопросы языкознания» статью с критикой своих ошибок. Вскоре статья появилась, но в ней нет никакого покаяния, а есть лишь серьезное изложение позитивных идей автора. В разгаре тогда была его работа над «Историко-этимологическим словарем осетинского языка», а статья посвящена принципам работы над такими словарями.

И в 1960 г., когда страсти уже улеглись, Абаев изложил свои взгляды в журнале «Вопросы языкознания». Статья проходила нелегко, большую роль в ее публикации сыграл активно ее поддержавший академик Н. И. Конрад.

Положение Василия Ивановича было сложным: он за многое не мог не быть благодарным своему учителю, но не мог он и одобрить явно ненаучное «новое учение о языке», к тому времени уже окончательно отвергнутое лингвистами. И из этого положения он сумел выйти с честью, дав объективный и противоречивый образ незаурядного человека, принесшего много бед нашей науке. С одной стороны, «Марр засиял звездой первой величины» в «своего рода “могучей кучке” русского востоковедения», «находился в постоянном творческом горении, в неутомимых исканиях, был щедрым и неистощимым сеятелем идей». Даже в период «нового учения» Марр сохранял «способность всякий частный вопрос… ставить широко, комплексно, в контексте всей культурной истории народа». И важно то, что он выдвигал «на первый план значение ».

Однако его работы в области лингвистики «с самого начала были очень неровными», а методы сравнительно-исторического анализа у него «никогда не были удовлетворительными и изобличали отсутствие настоящей школы в этой отрасли его интересов». При этом «его научная биография – неутомимое и жадное расширение материала и проблематики исследовательской работы», «неудержимая научная экспансия». Все это привело к «постепенному отходу от точных лингвистических методов». Все базовые компоненты его «нового учения» (стадиальность, единство глоттогонического процесса, классовость языка) оказались ошибочными. Поставив важные вопросы, Марр не сумел их решить, а путь, на который он встал, «мог привести только к научной катастрофе». Все очень точно. Выдержки из статьи я привожу и в очерке «Громовержец».

В той же статье В. И. Абаев высказывает интересные идеи о психологии научного творчества, применимые не только к Марру. Опираясь на положения И. П. Павлова, он пишет: «Мозговую работу ученого можно представить как постоянное сосуществование, функционирование и взаимодействие двух центров: одного, в котором рождаются идеи (творческий центр), и другого, в котором эти идеи подвергаются строгой критической проверке, контролю, селекции (центр торможения). Оба они одинаково важны и необходимы для настоящего ученого… Бывает, что творческий центр пребывает в немощном состоянии и работает по преимуществу центр торможения. Тогда мы получаем тип ученого-крохобора, выпускающего труды, где не к чему придраться, но нечем и вдохновиться… Марр был ученым противоположного склада. Трагедия последнего периода его деятельности состояла в том, что творческий центр работал у него с силой постоянно действующего вулкана, а центр торможения все больше ослабевал. Чем больше возрастал напор новых идей, рождавшихся в его мозгу, тем больше он утрачивал способность подвергать эти идеи критическому разбору». Отвергая идеи, к которым пришел «вулкан», Абаев все-таки испытывал к творцам подобного склада большие симпатии, чем к «ученым-крохоборам». О нелюбви к ним он не раз писал по разным поводам.

Уже в статье 1933 г. о фонетическом законе, первой своей теоретической публикации, Абаев противопоставлял В. фон Гумбольдта и других «основоположников» начала XIX в. их «измельчавшим» потомкам конца XIX – начала ХХ вв.: младограмматикам, А. Мейе, Ф. де Соссюру. «Наука основоположников – это наука восходящего класса со всеми свойственными такой науке качествами: смелостью мысли, широтой размаха, высоко развитой способностью обобщения. Напротив, вся последующая лингвистика… это – наука нисходящего класса со свойственной такой науке неудержимой склонностью к трусливому и бескрылому крохоборству. И когда речь идет о буржуазном наследстве, для нас В. Гумбольдт и Фр. Бопп безусловно выше и ценнее Бругманна или Мейе, так же как в философии Гегель выше Вундта, в литературе Гёте выше Метерлинка, в музыке Бетховен выше Штрауса. При всех своих заблуждениях “старики” обладали достаточной широтой и глубиной философской мысли, чтобы воспринимать язык как некое единство… Они не боялись ставить «основные» вопросы, когда их приводил к этому ход исследования. Младограмматики же полностью испугались трудностей, и, чтобы избегнуть их, они заявили, что фундаментальные вопросы, над которыми вдумчиво и смело работала мысль основоположников, вовсе не существуют или, во всяком случае, не являются предметом лингвистики».

Свои идеи Абаев высказывал в оболочке принятого тогда социологического подхода, в соответствии с которым выделялись наука «восходящего класса» и «нисходящего класса» (об этом я уже упоминал в очерке о Р. О. Шор). Однако два взгляда на язык действительно существовали и имели философскую основу («основоположники» находились под влиянием немецкой классической философии от И. Канта до Г. Гегеля, а младограмматики были позитивистами). Абаев указывал на него и позже.