Дитрих фон Хольтиц - Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945

Убежденный в том, что исполнял свой долг до последнего предела, я заканчиваю, мой фюрер, будучи более привязан к Вам, чем Вы, вероятно, полагали.

Хайль мой фюрер!

(подпись) фон Клюге

Генерал-фельдмаршал».

Вся натура фон Клюге, военная карьера, полководческая деятельность свидетельствовали о его большом личном мужестве. Идеи, высказанные в письме, по всем пунктам совпадали с теми, что вынашивали и часто высказывали вслух мы, генералы Западного фронта. Он изложил факты в исключительно вежливой манере, с покорностью, если хотите, и без гордыни. Но, возможно, именно в этом находится объяснение его письму, одновременно загадочному и волнующему. Убежденный патриот, фон Клюге без колебаний пожертвовал бы жизнью, если этим актом мог сослужить последнюю службу своей родине.

При диктатуре приходится прибегать к суровым методам; по отношению к Гитлеру доводы убеждения не действовали. Фон Клюге хотел вызвать у него шок, который мог заставить его задуматься. Гитлер должен был осознать очевидное: у него оставался единственный выход – принести в жертву свою неудавшуюся жизнь и тем самым создать возможность заключения перемирия с противником. Но высказать подобные вещи Гитлеру можно было только ценой собственной жизни.

Но эта жертва оказалась напрасной. Мы знаем, что ни гибель сотен тысяч гражданских лиц от бомбардировок, ни все более отчаянное положение на фронтах не могли призвать Гитлера к разуму. И даже смерть великого воина не стала для него предупреждением – он отреагировал на известие о ней сарказмом. Ему показалось более достойным закончить свои дни в бункере рейхсканцелярии после тягостной личной комедии, чем пожертвовать собой ради блага своего народа.

В конце концов, фон Клюге наткнулся на тот же подводный камень, что угрожал многим: невозможность продолжать повиноваться перед лицом безвыходной ситуации.

Выполняя данные мне инструкции о сохранении в городе порядка, я должен был любой ценой не допустить, чтобы его население восстало от отчаяния. Для этого мне следовало воспользоваться помощью кругов, которые по различным причинам тоже желали сохранения порядка. Делегации муниципалитета, пришедшей 15 августа просить меня сохранить, насколько это возможно, городские газовые, водопроводные и электрические сети, я ответил, что не допущу разрушения ни одного объекта, имеющего значение для жизнедеятельности города. Также приходилось следить за поддержанием авторитета оккупационных властей и не показывать слабость. Мне даже приходилось запугивать население ради поддержания порядка – как в наших интересах, так и в интересах города, который в случае начала волнений сильно пострадал бы от ответных репрессивных мер. Когда 17 августа ко мне пришел господин Теттенже, председатель муниципального совета Парижа, я в разговоре с ним подчеркнул, что от самих парижан зависит, будет ли их город сохранен в целости. Я расхваливал войска СС, танковые дивизии, авиацию – словом, все те силы, которых у меня не было. Господин Теттенже вел себя благородно и с достоинством, это был отважный защитник Парижа. Я уверен, что нашей беседой он сделал для города больше, чем множество тех, кто звали парижан на бой, который не мог дать им ничего хорошего, и увлекали их в бедствия с непредсказуемым размахом.

В этих людях, которые в часы большой опасности отстаивали интересы своих сограждан, я нашел больших патриотов. В этих обстоятельствах они старались сделать все от них зависящее. Ни один из них не потерял своего достоинства, ни один не был предателем. Я могу лишь выразить глубокое сожаление о том, что в послевоенной горячке их зачислили в ранг темных дельцов, наживавшихся на войне. Сегодня европейские нации должны внести ясность в подобные вопросы.

Осведомительные службы доложили о кадровых перестановках, намечаемых в верхних эшелонах городских гражданских служб. Население отлично знало, что приближается армия освободителей, и деятельность подполья активизировалась. Там и тут имели место акты саботажа. Началась забастовка. Первыми свои посты в ночь с 15 на 16 августа покинули силы полиции. За ними последовали служащие метрополитена и железных дорог. В военном отношении эти акции не имели сколько-нибудь заметного значения. Гражданскому же населению они добавили неудобств. Париж испытывал нехватку угля, метро не работало, подача электричества была нормирована. Железнодорожная сеть в значительной степени была парализована авиацией противника.

Снабжение продовольствием города с населением в четыре с половиной миллиона человек представляло большую проблему. Глава моей канцелярии, министериаль-советник доктор Экельман, человек честный и неподкупный, заслуживающий самых высоких похвал за его заботы о Париже, разработал план обеспечения населения продуктами со складов вермахта. Можно без преувеличений сказать, что многие парижские матери обязаны стараниям доктора Экельмана тем, что их дети остались живы. В общей сложности мы распределили среди парижан около 10 миллионов суточных пищевых рационов. Деятельность эта оказалась непростой, поскольку участники французского Сопротивления обстреливали колонны грузовиков, направлявшиеся в предместья за продуктами. Но это было не все: члены муниципального совета из патриотических соображений отказались принимать от немцев продукты! А мне пришлось поставить жесткое условие: чтобы эти продукты не попадали в руки наших прямых врагов – участников Сопротивления, чего городские власти гарантировать не могли. И тут в дело вступил человек, чьи разумные предложения я должен отметить особо. Я имею в виду генерального консула Швеции Рауля Нордлинга, защитника прав людей, «парижского джентльмена», как мы его называли.

Даже сегодня я с глубокой признательностью вспоминаю о его самоотверженности, а также о представителе Международного Красного Креста, швейцарском консуле Навиле, энергично поддерживавшем своего шведского коллегу.

В первый раз он вступился за политических заключенных. До того дня ни один сотрудник наших служб безопасности не говорил со мной на эту тему. Нордлинг спросил меня, готов ли я их освободить; я ему ответил, что знаю две категории заключенных: военнопленных, чье состояние регулируется положениями Женевской конвенции, и гражданских лиц, которые взяли в руки оружие и должны быть расстреляны по законам войны; но понятие «политические заключенные» для меня не существует, и я не желаю знать, что оно означает, поэтому я отдал приказ их выпустить. Были приняты все меры для исполнения этого приказа. Также я информировал о своем решении штаб главнокомандующего во Франции, которому был подчинен вначале. Швейцарский консул господин Навиль также сыграл в этом деле важную роль.