Дитрих фон Хольтиц - Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945

Творение Бисмарка не могло полностью избавиться от теней прошлого. Германские государства признали императора политическим и военным главой империи, но императорской власти пришлось даровать, в первую очередь Баварии, определенные привилегии, учитывавшие местные традиции и особенности каждого из них. Только после свержения монархии в конце Первой мировой войны Веймарская республика создала сильную централизованную систему, позволившую Адольфу Гитлеру одним движением руки взять власть. Сегодня мы переживаем новую политическую реформу, проходящую под девизом «демократия». Как и после Первой мировой, молодая германская демократия несет на себе груз проигранной войны и страдает от разочарования народа. Однако сегодняшняя ситуация более сложна, чем та, что была в 1918 году. Проблема беженцев, восстановление городов требуют новых форм власти, соответствующих нынешней эпохе. Сегодня мы не можем восстановить действие конституции Веймарской республики, но точно так же не можем принять демократический режим, навязанный нам нашими нынешними хозяевами Западной Германии в качестве окончательной модели.

Наша страна географически и исторически абсолютно не похожа на Америку. Перед американцами лежали бескрайние просторы, коренных жителей которых они легко могли прогнать. Для освоения этих огромных пустых пространств им требовались инициативность и изрядная жестокость. Они могли сделать – и сделали – ведущим принципом индивидуальную готовность к риску. Поначалу они вовсе не нуждались в законах. В качестве образца они выбрали пионера, который отвергал любые полицейские меры как незаконное и неоправданное вторжение государства в его жизнь. Отсутствие сильных соседей делало ненужной мощную армию, защищающую страну от вторжений извне. Само собой разумеется, из всего этого развилась совершенно иная политическая концепция. Мы охотно соглашаемся с тем, что американцы блестяще справились со стоявшей перед ними задачей колонизации почти необитаемого континента, который стал житницей для половины мира. Мы завидуем гибкости их демократии, максимально соответствующей их потребностям. Мы также признаём, что нам есть чему поучиться у американцев в плане личной свободы и внутренней независимости. Но так же энергично мы настаиваем на том, что европейская и германская история устроена по отличным от американских законам. Мы должны пригласить их изучить наши законы, если они хотят изучать такую сложную проблему, какой является германский вопрос, и предлагать свои решения для нее. Никто не должен считаться виновным за то, что родился в слишком тесной и опустошенной войной Европе, и за то, что его судьба стала частью ее судьбы.

Как показывает пример США, малонаселенная, но обладающая большой территорией страна, которой не угрожают соседи, гораздо меньше нуждается во вмешательстве государства в жизнь ее граждан, чем страна с высокой плотностью населения, бедной почвой и окруженная многочисленными соседями. Задачи государства не ограничиваются только защитой от внешних врагов, они состоят также в защите одного гражданина от произвола другого, экономически более сильного, и гарантируют его от нищеты. В густонаселенной стране, зависящей от экспорта и импорта, экономический либерализм всегда будет заканчиваться там, где речь заходит о благе всего народа.

Именно такое положение всегда было характерно для Германии. Судьба народа здесь тесно связана с судьбой государства. В период Великого переселения народов, при вторжениях гуннов, венгров, турок [91], во время религиозных войн или наполеоновских походов, государство всегда оставалось гарантом выживания нашего народа, целостности нашей территории [92], а также сохранения нашей культурной и духовной жизни [93]. Точно так же дело обстояло и в других европейских странах, но в Германии эта тенденция была выражена особенно четко. Территориальная сжатость Германии породила народ, признававший высшую власть государства, морально готовый сохранять ей верность и подчиненность, не из духа покорности, а потому, что того требовали политические и экономические условия. Многочисленные правящие династии поощряли такую концепцию государства, которая развивалась во всех аспектах и до сих пор живет в наших мыслях и действиях.

Этими глубоко укоренившимися в нашем народе историческими концепциями воспользовался национал-социализм, когда пришел к власти. Сами они, отнюдь не низкие и не преступные, служили основой для великих дел, даже гуманитарного плана. Только такой взгляд может объяснить готовность немецкого народа доверить свою судьбу в казавшейся безнадежной политической и экономической ситуации гитлеровскому режиму в надежде на лучшее будущее. Но чтобы уточнить понятие «государство», следует рассказать о государстве, создавшем современную концепцию. Я имею в виду Пруссию, точнее, то, чем государство было для Гогенцоллернов начиная с Фридриха-Вильгельма I (р. в 1688, король Пруссии в 1713–1740). В то время, когда германские и вообще европейские дворы соперничали между собой в роскоши и расточительности за счет народа, Фридрих-Вильгельм сделал жизнь прусского двора по-спартански простой. О строительстве величественных зданий, организации дорогостоящих празднеств и прочих развлечениях он заботился много меньше, чем о благосостоянии своих подданных, даже наиболее бедных. Его единственным правилом был долг. Все люди, и он тоже, жили, чтобы исполнять свой долг. Он создал дисциплинированную армию под командованием безупречных офицеров. Чиновникам, опоре государственной идеи, он привил убежденность в том, что долг служения государству – главный смысл их существования; он превратил их в безотказный механизм, служивший общему делу, а не его личным интересам. Он устанавливал годовой бюджет и строго соблюдал его. Он поощрял сельское хозяйство и ремесла и уменьшил зависимость своего маленького государства, каковым была тогда Пруссия, от импорта из-за границы. Эти принципы позднее сделали Пруссию ведущим среди германских государств [94]. Да будет мне позволено пожелать создаваемому сейчас новому Германскому государству и его чиновникам той прусской скромности и дисциплинированности, которые Фридрих-Вильгельм I привил своим подданным.

Во всяком случае, расточительность, заносчивость и высокомерие многих вождей национал-социализма не имели ничего общего с подлинным прусским духом. Конечно, нацистский режим использовал те же методы, что в прошлом возвеличили Пруссию и Германию, то есть жесткую политическую систему и дисциплинированный народ, поддерживающий государство, но размыл моральные принципы, составлявшие основу этого величия.