Дитрих фон Хольтиц - Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945

Повиновение, происходящее из долга и личной ответственности, не имеет ничего общего с тем, что современная пропаганда называет «слепым повиновением» – один из излюбленных ее терминов, при помощи которых она пытается пригвоздить к позорному столбу военную дисциплину как нечто унизительное и недостойное свободного человека. Он тесно связан в массовом сознании с тем, что именуется «казарменной дисциплиной». Конечно, в период начальной подготовки имели место интенсивные занятия и тренировки. Но эти меры, во-первых, были необходимы, а во-вторых, не являлись самоцелью, они были средством физически закалить новобранцев и приучить их к дисциплине. Требовалось, чтобы солдат настолько овладел оружием, что все операции с ним проводил автоматически, а свое внимание полностью сосредоточивал на поставленных перед ним тактических задачах. Например, для пехотинца во время неприятельской атаки жизненно важно за минимальный отрезок времени исправить вышедший из строя пулемет. Жизнь и смерть часто разделены несколькими секундами. Все воевавшие в пехоте знают это. Только профан полагает, что парады и занятия диктуются милитаристским духом. Война, являющаяся проверкой полученных знаний, требует от солдата высоких моральных качеств. В современной войне одиночный боец должен рассчитывать только на себя. Презренные существа не способны пожертвовать жизнью, когда никто не видит, как они идут в атаку или держат оборону в своем окопе. При отсутствии идеалов, когда нет моральных сил, даже самая лучшая боевая подготовка не выдержит первого же серьезного боя. Поэтому грубой ошибкой является мнение, что военная дисциплина лишает человека инициативы и препятствует его развитию как личности. Личное мнение каждого всегда принималось во внимание, когда оно выражалось в объективной и адекватной форме. Военный, умеющий только отвечать «Так точно» и «Слушаюсь», есть полная противоположность идеального солдата. Как правило, именно такие, не думая, передавали ниже полученные от начальства приказы. Происхождение, вероисповедание или членство в партии не имели веса при оценке профессиональных качеств военнослужащего как в мирное время, так и на войне. Хотя должен признать, на войне некоторые старшие офицеры получали повышение только благодаря «верности линии партии». Но это были исключения, к которым офицерский корпус в целом относился с презрением. В бою значение имели только личные качества человека. Я спрашиваю моих товарищей-фронтовиков всех чинов и рангов: чем определялось отношение к ним – их боевыми делами или наличием партийной книжки?

Я знаю, что многие мои читатели станут мне возражать, приводя противоположные примеры. Я понимаю: не каждый офицер является прирожденным лидером, не каждый солдат рождается героем. Когда я говорю о солдатах и военном духе, я всегда имею в виду некий образец, так сказать, «первый сорт», а не карикатуры всех видов, количество которых так сильно увеличилось за время войны.

В целом можно сказать, что подчинение имеет свои пределы, когда речь заходит о выполнении заведомо преступного приказа. В германской армии до Гитлера за каждым солдатом признавалось право на отказ от повиновения. Во время войны Гитлер отменил это право, заменив его тезисом «Законно все, что идет на пользу народу», и потребовал безграничного повиновения, чтобы совершать действия, запятнавшие честь немецкого народа.

Что считать преступлением? Разумеется, умышленные убийства мирных людей в зоне боевых действий. Преступлением было уничтожение евреев и других «нежелательных элементов». На этот счет нет никаких сомнений. Однако данные преступления нельзя записать на счет вермахта. Акты насилия и грабежи, равно как убийства, карались военными судами [99]. А вот является ли преступлением непреднамеренное убийство гражданских лиц, например при артиллерийском обстреле? Или воздушные бомбардировки городов, при которых не только поражались стратегические объекты, но гибли мирные жители, разрушалось множество домов и бесценных памятников? Было ли военным преступлением применение атомной бомбы? Что вообще означает «стратегический объект»? В современной войне значение имеет каждый фрезерный станок, каждая телега. Вопросов много, и следует признать, что не существует одного-единственного ответа, охватывающего все случаи. Это связано с природой проблемы и нашего времени, и, главное, с тем, что в современной войне невозможно провести четкую грань между фронтом и тылом. Разрушение предприятий, производящих вооружение, жизненно важных центров, узлов шоссейных и железных дорог, а также мест хранения продовольствия неизбежно подвергает опасности жизни женщин и детей. А если понятие преступления не может быть сформулировано однозначно, то где и как должна проводиться граница пределов повиновения? Я пытался показать, что ни в 1933 году, ни в начале войны еще не пришло время, когда офицер и солдат могли проявить неповиновение. С другой стороны, я думаю, что граница неповиновения различается в зависимости от ранга, занимаемого человеком. В военных терминах это означает, что командующий группой армий, например, может и должен отказаться исполнять приказ, если убежден в том, что его выполнение повлечет за собой чрезмерные человеческие жертвы, не дав ожидаемого оперативного результата. Однако невозможно допустить, чтобы это право распространялось на командира батальона, поскольку он не имеет и не может иметь представления об обстановке в целом, он видит только ту ее часть, которая доступна ему на его уровне. Но он имеет право отказаться исполнять преступные приказы, например о сожжении домов или о расстреле мирных жителей.

В 1943 году я спросил фельдмаршала фон Манштейна, примет ли он участие в акции, направленной против Гитлера. Фельдмаршала знают как настоящего человека чести, кроме того, известно, что в душе он всегда отказывался присоединиться к нацистскому режиму.

Итак, находясь в кабинете начальника штаба группы армий, я спросил, могу ли поговорить с фельдмаршалом. Начальник штаба доложил обо мне только после колебаний и явно с неохотой. Манштейн сидел в кресле и читал Библию. Быстро и почти смущенно он отложил ее в сторону и прикрыл бумагами. Затем обратился ко мне и попросил изложить мою просьбу. Поскольку я прибыл с родины, я изложил ему ситуацию там, рассказал о наших разрушенных городах, об атмосфере, создавшейся после наших постоянных отступлений на фронте, об их влиянии на политику, о том, в каком свете их видят различные круги. Я рассказал ему о наших отношениях с другими странами, а затем о постоянно растущем численном превосходстве противника, о котором услышал от начальника отдела обеспечения. Я говорил ему о растущем недоверии к военному командованию и о больших надеждах, возлагаемых народом на смену политического и военного руководства. От него, фельдмаршала – на этом я сделал особый акцент, – ждут, что он что-нибудь предпримет совместно с командующими другими группами армий, отстранит от власти Гитлера с его кликой и даст Германии мир на приемлемых условиях, пока это еще возможно.