Юрий Жук - Вопросительные знаки в «Царском деле»

Помимо имеющихся на этот счёт документальных свидетельств (П. С. Медведева, А. А. Якимова и А. А. Стрекотина), написанных и запротоколированных в разное время, в пользу этого факта говорит ещё и то, что, ввиду своей портативности (револьвер Нагана является, несомненно, более компактным в сравнении, скажем, с пистолетами Маузера К-96 мод. 1912 г. и Кольта М1911), а также надёжности механического устройства (благодаря которому не составляло труда произвести выстрел без каких-либо предварительных приготовлений), можно с уверенностью сказать о том, что только его, а не какое-то другое оружие, предполагал использовать Я. М. Юровский для запланированного убийства, рассчитывавший, в первую очередь, на «эффект внезапности».

И именно это оружие – револьвер Нагана обр. 1895 года («офицерского») сжимал рукой в кармане брюк Я. М. Юровский, объявляя Романовым и Их слугам решение Президиума Исполнительного Комитета Уральского Областного Совета в ночь с 16 на 17 июля 1918 года!

Всё здесь сказанное косвенно подтверждается также ещё одним документом, хранящимся в ГА РФ. Это копия Ордера № 37 от 9 июля 1918 года, выписанного Артиллерийским отделом Уральского Областного Военного Комиссариата на получение из Областного арсенала (по требованию Коменданта ДОН) одного револьвера Нагана именно «офицерского» образца, так как имевшаяся в нём первичная запись «солдатский», сделанная при его заполнении, была вычеркнута и заменена словом «офицерский» [204].

Обсудив ещё раз некоторые детали предстоящего расстрела с пятью «добровольцами» (Г. П. Никулиным, П. З. Ермаковым, М. А. Медведевым (Кудриным), П. С. Медведевым и А. Т. Парупом), а также окончательно установив, кто в кого должен стрелять, Я. М. Юровский решает увеличить число исполнителей ещё на пять человек с целью соответствия количества палачей количеству намеченных жертв. Как и следовало ожидать, выбор коменданта пал именно на тех «латышей», которые относились к лицам нерусского происхождения. Приказав «латышам» собраться в комендантской комнате, Я. М. Юровский предложил им вынести всю мебель, имевшуюся в комнате их проживания, которая находилась в нижнем этаже дома Ипатьева, после чего (в присутствии их непосредственного начальника Г. Г. Индриксона), возвратив назад взятые у них револьверы, произвёл «распределение ролей», указав «…кто кого должен застрелить».

Однако, к удивлению Я. М. Юровского, все «латыши» наотрез отказались принимать участие в расстреле, ссылаясь на то, что они не будут стрелять в девушек… Однако причиной этого отказа послужило, отнюдь, не проснувшееся в них чувство жалости, а элементарное несогласие с отведённой им «второстепенной» ролью в этом «историческом событии».

Из воспоминаний Я. М. Юровского:

«Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить. Я снабдил их револьверами системы “Наган”. Когда я распределил роли, латыши сказали, чтобы я их избавил от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей, в расстреле, как людей неспособных выполнить революционный долг в самый решительный момент» [205].

Спустя годы, Г. П. Никулин во время беседы в Радиокомитете дал более объективное объяснение этому инциденту:

«Они там были, их несколько человек было, несли внутреннюю охрану, но они даже отказались участвовать в расстреле, отказались. (…)

Ну, может быть, эти проявляли… девушки, проявляли такую, знаете, любезность, может быть, особые улыбочки расточали этим самым постовым, и у них создалось такое впечатление, что им… Ну, струсили, я думаю, просто, чего там говорить» [206].

Но это, на первый взгляд, ничего не значащее обстоятельство в конечном итоге явилось причиной для путаницы в работах многих историков и исследователей. А дело здесь в том, что в других, оставленных Я. М. Юровским воспоминаниях, количество отказавшихся стрелять «латышей» не превышает двух человек.

Например, в так называемой «Записке Я. М. Юровского», составленной М. Н. Покровским с его слов в 1919 году, говорится о том, что только «…2 из латышей отказались стрелять в девиц» [207].

О том же самом количестве «латышей», отказавшихся участвовать в расстреле, мы узнаём из стенограммы его выступления на «Совещании Старых Большевиков по вопросу пребывания Романовых на Урале», состоявшемся в Свердловске 1 февраля 1934 года.

Причина же этого несоответствия кроется, на мой взгляд, в следующем.

Я. М. Юровский, попросту, не мог в своих «официальных» воспоминаниях (1919 и 1934 г.г.) указать на реальное количество отстранённых им от службы лиц. Ибо в этом случае ему пришлось бы признать тот факт, что «революционная сознательность» находившихся под его началом людей была не на должной высоте. А этого «железный комендант» не мог допустить ни при каких обстоятельствах. Поэтому и скрывал истинное количество отстранённых им от участия в расстреле лиц, составлявшее пять человек так называемых «этнических латышей».

В свою очередь, отстранённые от службы «латыши» вне таковой просто не могли не находиться где-то рядом со своим бывшим жилым помещением (комнатой, намеченной для убийства), из которой, как мы знаем, уже была вынесена вся мебель. Но именно это обстоятельство (их нахождение рядом с этой комнатой) и было, по мнению автора, учтено Я. М. Юровским весьма оригинальным способом.

Сняв с внутренней охраны ещё двоих человек, вооружённых винтовками, он (оставив на постах только трёх или четырёх человек, включая и пулемётчика А. Г. Кабанова) приказал «ослушникам» под охраной своих же товарищей наблюдать за казнью «Николая Кровавого и его семьи». И, надо сказать, что в этом случае он убивал, что называется, сразу двух зайцев: наряду с мерой «воспитательного характера» создавал у присутствующего начальства (Ф. И. Голощёкин ещё во время совещания в «Американской гостинице» попросил Я. М. Юровского не начинать без него казнь Романовых, так как он, возможно, пожелает принять в ней личное участие) видимость хорошо спланированной акции.

Разработав этот план действий, они на время простились с П. З. Ермаковым, который должен был вернуться назад через несколько часов.

Согласно разработанному «сценарию», возвращение П. З. Ермакова было запланировано на 12 часов ночи, а условным паролем для входа в ДОН должно было стать слово «Трубочист». Прибыть же П. З. Ермаков должен был не один, а вместе с грузовиком, на котором сразу же после казни планировалось вывезти трупы казнённых. А, кроме того, означенный П. З. Ермаков должен был привезти постановление о расстреле Царской Семьи, заверенное подписями членов Президиума Исполкома Уральского Облсовета.