Глеб Сташков - Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

Великий князь ошибается, считая, что Манифест «мог бы удовлетворить только болтливых представителей русской интеллигенции» [228]. Болтливые интеллигенты в эти дни как раз собрались на учредительный съезд партии кадетов. Их лидер Павел Милюков, прочитав Манифест, заявил, что ничего не изменилось и борьба продолжается. Кадеты требовали Учредительного собрания и полновластного парламента, который назначал бы правительство.

Беда в том, что либералы, как и революционеры, расценили Манифест как проявление слабости власти. И приняли к сведению: хочешь добиться от власти уступок – используй революционное движение. Эта, мягко говоря, безответственная позиция обернется для России величайшей трагедией. А пока что она сделала невозможным нормальное конституционное развитие страны. Либералы считали революционеров своими союзниками и всячески их обхаживали, что в итоге и погубило первые две Думы.

Конечно, уступки были необходимы. Но сперва нужно было разгромить революционное движение, которое – в конечном счете – все равно пришлось подавлять. Монархию и страну спас не Манифест 17 октября, а решительные действия министра внутренних дел Петра Дурново, арестовавшего петербургский Совет рабочих депутатов, и московского генерал-губернатора Федора Дубасова, расправившегося с декабрьским вооруженным восстанием.

И Александр Михайлович, и Александра Федоровна лукавят, когда обвиняют в принятии Манифеста только Витте и Николая Николаевича. Никто из ближайшего окружения царя, включая самих Аликс и Сандро, не предложил Николаю II другого варианта. И уж тем более никто не был готов действовать. Оставалось лишь послушать обезумевшего от страха Николая Николаевича.

Пора подвести итоги. Русско-японская война, «оттепель» Святополк-Мирского, «Кровавое воскресенье», Манифест 17 октября – ко всем этим событиям великие князья приложили руку. И нельзя сказать, чтобы очень удачно. В решающие для страны моменты они либо устраняются, как Владимир Александрович и Николай Николаевич, либо дают идиотские советы, как Сергей Александрович, либо сами не знают, что делать, как Алексей Александрович перед Цусимой, и все без исключения в октябре 1905 года. В тяжелые времена ни в ком из родственников Николай II не нашел опоры, которая – в силу характера – была ему необходима. И вот 1 ноября 1905 года в царском дневнике появляется запись: «Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губ.» [229].

Оставим на время внутреннюю и внешнюю политику. Обратимся к большой и чистой любви. Точнее – к вопросам брака, которые доставляли Николаю II не меньшую головную боль, чем политические неурядицы.

«Жениться по любви» – извечная проблема августейших особ. Не то чтобы их высочества совсем уж не могли жениться по любви. Могли. Но только с согласия императора. Впрочем, любой брак – хоть по любви, хоть по расчету – требовал этого согласия.

Учреждение императорской фамилии 1797 года предписывало также, чтобы брак был равнородным. Правда, император мог разрешить и морганатический (неравнородный) брак, но морганатическая супруга (или супруг) не получали прав и привилегий члена императорского дома. Скажем, Жанетта Грудзинская, выйдя замуж за великого князя Константина Павловича (брата Александра I и Николая I), стала не великой княгиней, а всего лишь светлейшей княгиней Лович.

Первой нарушила закон великая княгиня Мария Николаевна, любимая, но своевольная дочь Николая I, хозяйка Мариинского дворца. Ее первый брак был вполне равно-родным. И более того – по любви. Она вышла замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского. (Его отец – Евгений Богарне – пасынок Наполеона.) У Марии и Максимилиана родилось семеро детей, которые получили титул императорских высочеств и князей Романовских. В 1852 году герцог умер. На следующий год Мария Николаевна вышла замуж за графа Григория Строганова. Втайне от отца, но при содействии наследника престола (т. е. своего брата, будущего императора Александра II) и его жены. Надо сказать, великая княгиня совершила смелый поступок, ведь Николай I легко мог «насильственно расторгнуть брак, послать гр. Строганова на верную смерть на Кавказ и заточить свою дочь в монастырь» [230]. К счастью для новобрачных, началась Крымская война, и грозному Николаю I было не до них. А новый император Александр II признал брак своей сестры законным.

Дурной пример заразителен. Следующим морганатический брак заключил сын Марии Николаевны от первого мужа Евгений Лейхтенбергский, считавшийся членом российского императорского дома. В 1869 году он женился на правнучке Кутузова Дарье Опочининой. Александр II разрешил и этот брак, поскольку «Лейхтенберги не великие князья, и мы можем не беспокоиться об упадке их рода, который ничуть не задевает нашей страны» [231].

Тем более не стоило беспокоиться о сосланном за кражу фамильных драгоценностей великом князе Николае Константиновиче, который женился на дочери оренбургского полицмейстера Надежде Дрейер. Их брак сначала был расторгнут Святейшим синодом, но в конце концов признан. Падать Николе все равно было уже некуда.

Потом настал черед самого Александра II взять себе в морганатические жены княжну Долгорукую. Но все эти свадебные «преступления» не влекли за собой наказания. Если не считать Николая Константиновича, которому оренбургскую ссылку заменили туркестанской.

Первым пострадавшим оказался великий князь Михаил Михайлович, он же – Миш-Миш, он же – Миша-дурачок.

Великий князь «обожал военную службу», был хорош собой, прекрасно танцевал и слыл «любимцем петербургского большого света» [232].

Правда, мать говорит, что он глуп, Александр III называет его дураком и кретином, а государственный секретарь Половцов как-то записывает в дневнике: во время завтрака Михаил Михайлович «молчит и вследствие того высказывает менее глупостей». Хотя сам великий князь и уверял, что «считает себя не дураком, а умным человеком» [233], с ним мало кто соглашался.

У Миш-Миша была навязчивая идея – жениться. «Достигнув совершеннолетия в 20 лет и получив право распоряжения своими средствами, – вспоминает его брат Сандро, – он начал постройку роскошного дворца.

– У нас должен быть приличный дом… – сказал он архитектору.

Под словом “мы” надо было понимать его и будущую жену. Он еще не знал, на ком женится, но во что бы то ни стало собирался жениться на ком-нибудь и как можно скорее» [234].

Сначала он сделал предложение дочери принца Уэльского Луизе-Виктории. Сватался Миш-Миш весьма своеобразно – заявил, что «он, как все люди, стоящие в высоком его положении, никакой любви не чувствует». Его, разумеется, послали подальше. Михаил Михайлович не сильно расстроился и решил жениться на дочери графа Игнатьева. Его отец – Михаил Николаевич – пошел хлопотать к своему племяннику Александру III, но получил «категорический по сему предмету отказ». Подождав два года, Миш-Миш сам «отправился к государю, бросился на колени и стал умолять его разрешить ему этот брак». «Разжалобленный своим двоюродным братом», царь сказал, что «постарается это устроить». Но вскоре передумал и решил, что «всего лучше отправить Михаила Михайловича служить в отдаленный угол империи» [235]. Миш-Миш предпочел уехать за границу.