Глеб Сташков - Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

Правда, в желании закончить войну обвиняли не столько Николая II, сколько Александру Федоровну. Мы помним, что Николай Михайлович с первых дней войны заговорил о «гессенских влияниях». В июне 1915 года Павел Александрович рассказал царице, что «слышал, будто немцы предлагали нам условия перемирия». «Я предупредила его, – сообщает Александра Федоровна мужу, – что в следующий раз он услышит, будто я желаю заключения мира» [365].

Императрица как в воду глядела. Через год вся страна талдычила, что она стоит за заключение мира. К этому ее, разумеется, подталкивает Распутин, который немецкий шпион или, в крайнем случае, работает на немцев бессознательно. Приплетали какого-то еврейского банкира Мануса и доходили до бредней про прямой телеграфный провод, по которому «старец» переговаривается с Вильгельмом II.

Распутин действительно был против вступления России в войну. Он действительно мог заговаривать с царицей о заключении мира. Но никаких данных – ни прямых, ни косвенных, – что Александра Федоровна стремилась к миру, попросту нет. Если, конечно, не считать того, что она пыталась улучшить положение немецких военнопленных, чтобы немцы в ответ улучшили положение наших. Или отдельных мест в переписке с мужем, где она сокрушается, что война уносит множество человеческих жизней, или признается, что болеет душой за свою «маленькую родину», за брата Эрни и сестру Ирен. Хотя переписка, естественно, не могла быть известна тогдашним оппозиционным сплетникам.

Лидер думской оппозиции Павел Милюков в параноидальном ура-патриотизме не уступал лидеру великокняжеской фронды Николаю Михайловичу. Он специально отправился в Швейцарию, «чтобы собрать из недоступных в России источников данные о таинственных сношениях германцев с русскими сферами по поводу заключения сепаратного мира». На него «посыпался целый букет фактов – достоверных, сомнительных и неправдоподобных» [366]. Весь этот букет «неправдоподобных фактов», иначе называемых слухами, Милюков выложил в своей знаменитой речи 1 ноября 1916 года о «глупости или измене». В III Думе кадетов не включили в комиссию по обороне, поскольку они, дескать, могли рассказать врагу государственные секреты. IV Дума встретила речь Милюкова, полную домыслов и явной клеветы, овацией. Судя по возгласам с мест, депутаты не верили в глупость и были уверены в измене. Дума требовала «правительства доверия».

Конечно, кадровые назначения Николая II в годы Первой мировой войны нельзя назвать удачными. Влияние Распутина, действовавшего через императрицу, тоже нельзя отрицать. И все же дело не в Распутине. Николай II просто не знал, что делать, и отчаянно пытался найти выход из положения. Отсюда – постоянная смена министров, которую Пуришкевич метко назвал «министерской чехардой». Беда в том, что думская оппозиция тоже не имела никакой программы выхода из кризиса. Так что во Временном правительстве министры будут меняться еще чаще, чем при царе. Возможно, пресловутое «правительство доверия» могло бы на какое-то время разрядить накалившуюся обстановку. Вот только царь ни к Думе, ни к «людям доверия» ни малейшего доверия не испытывал. И вообще говоря, был прав – в 17-м году они покажут свою полную несостоятельность. Не прав он был только в том, что совсем ничего не предпринимал. Теоретически существовало три варианта действий:

1) Сформировать «правительство доверия», т. е. передать реальную власть Государственной думе.

2) Принять жесткие меры – распустить Думу на время войны и обуздать печать.

3) Заключить мир.

Так как ни первого, ни второго царь не делал, общественность уверилась, что он выбрал третий путь. Парадокс в том, что общественность обвиняла Николая II в том, о чем он и не думал, хотя это было бы самым разумным в той ситуации.

Особую ненависть у оппозиции осенью 16-го года вызывали два министра – Борис Штюрмер и Александр Протопопов. Оба – ставленники Распутина.

Штюрмер в январе 1916 г. сменил Горемыкина на посту премьера. Распутин называл его «старикашкой на веревочке», а высший свет – «святочным дедом». Он персонаж скорее комический, но, к сожалению, времена на дворе стояли невеселые. Штюрмера подозревали в симпатиях к немцам. Главным образом из-за фамилии, что, прямо скажем, не делает чести российским либералам. А когда летом 1916 года Штюрмер стал еще и министром иностранных дел вместо убежденного поклонника Антанты Сазонова, общественность пришла в отчаяние – жди сепаратного мира.

Еще более нелепым было назначение Протопопова. Александр Дмитриевич – выходец из думских кругов: он член фракции октябристов и вице-спикер Думы. Протопопов страдал прогрессивным параличом и, по мнению почти всех окружающих, был не вполне нормален. Правда, возникает вопрос – куда же смотрела думская общественность? Зачем она избрала вице-спикером психически нездорового человека? Более того – летом 16-го председатель Думы Родзянко рекомендовал царю назначить его министром торговли и промышленности. «Родзянко болтал, разумеется, всякую чепуху», – отозвался Николай II [367].

Весной-летом того же 16-го года Протопопов возглавлял российскую парламентскую делегацию, которая посетила Англию, Францию и Италию. На обратном пути, в Стокгольме, он встретился с представителем германского посла Люциуса Варбургом. Более чем странное свидание. Официальное лицо, отправившееся в Европу, чтобы скрепить отношения с союзниками, встречается с представителем противника. Еще удивительнее, что Протопопов не делал секрета из этой встречи. На ней даже присутствовал журналист. «По возвращению же в Россию Протопопов вообще, по свидетельствам целого ряда лиц, по любой просьбе (и без всякой просьбы) доставал свою записную книжку, в которой было зафиксировано содержание беседы, загонял свою жертву в какой-нибудь уютный уголок думских кулуаров и, взяв за пуговицу пиджака, принудительно зачитывал все, что имело отношение к его стокгольмскому приключению», – красочно описывает поведение незадачливого дипломата советский историк Ирина Алексеева. «Мало вероятно, чтобы Протопопов получил какие-либо инструкции», – считает она. Встреча с Варбургом «была чисто импульсивной и неожиданной для него самого “выходкой”, объясняющейся отчасти перепадами в настроении, вызванными давним нервным заболеванием» [368].

Протопопов вернулся в Россию к завершению думской сессии, которая продолжалась до 20 июня. И в первый же день начал «принудительно зачитывать» записную книжку. Однако 25 июня Родзянко рекомендует его в министры. Председатель Думы не мог не знать то, что было известно всем посетителям «думских кулуаров». Значит, коллеги Протопопова не воспринимали встречу с Варбургом слишком серьезно.