Феликс Медведев - Мои Великие старики

А. Вольпин написал письмо «Ко всем мыслящим людям». Приветствуя великую новость – полет людей на Луну, автор задумался о будущем космических полетов. Готово ли человечество к тому, чтобы в космосе не прибегнуть «к вековому земному приему насильственного решения тех вопросов, которые при более высокой нравственности мы решали бы только мирными средствами»? Вольпин говорил о трагическом распространении насилия в мире, о «косности, укрепляющей порочные традиции подчинения и страха». Вывод: то время, что осталось до широкого распространения межпланетных полетов, должно быть использовано не только для научного и технического, но и для нравственного прогресса. В постскриптуме он написал: «Находясь в Москве и на свободе, чего лишены мои коллеги по свободомыслию А. Марченко, П. Григоренко, И. Габай, А. Синявский, Ю. Даниэль, Ю. Галансков, А. Гинзбург, В. Буковский, Л. Богораз-Брухман, П. Литвинов и многие другие, я считаю своим долгом провозгласить их полное право выражать восхищение небывалым достижением человеческой мысли и смелости».

А вскоре он написал письмо Генеральному прокурору СССР Р. Руденко о том, что судебные процессы по обвинению в распространении заведомо ложных (клеветнических) измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй, в глазах мыслящих людей выглядят скорее как средство запугивания инакомыслящих, чем как способ борьбы с распространением антиобщественной клеветы.

В третьем выпуске текстов «Самиздата» (январь – февраль 1970) напечатана статья Вольпина «О факультативном протоколе к Пакту о гражданских и политических правах», в котором обсуждается право петиций и критикуется позиция СССР, не признающего права частных лиц жаловаться на государство.

22 мая 1970 года А. Вольпин вместе с Буковским, Якиром, Вишневской и другими обратился к правительству Советского Союза и в ООН с призывом об освобождении Андрея Амальрика, арестованного за сочинение «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».

4 июня 1970 года группа научных сотрудников АН СССР обратилась к ученым, научным и творческим работникам всего мира с призывом организовать широкий и всесторонний бойкот научным, техническим и культурным связям с официальными властями и учреждениями СССР, приостановить сотрудничество и отказаться от всех культурных контактов, пока Жорес Медведев, ученый-биолог с мировым именем, не будет освобожден и перед ним не извинятся за совершенное насилие. Письмо-протест министру здравоохранения СССР, министру внутренних дел СССР и Генеральному прокурору СССР организовал и подписал Александр Вольпин. Рядом стояли имена А. Сахарова, И. Тамма, М. Леонтовича, В. Чалидзе.

– История правозащитного движения в Москве, в России, на Украине начинается, наверное, с той демонстрации 5 декабря 1965 года. Тогда мы требовали гласности. И ее дали спустя много-много лет. И это победа. Пускай она пришла так поздно.

– Вы довольны своей работой, тем, как развивалась ваша научная карьера?

– Преподавал в SUNY (Стейт юниверсити, Нью-Йорк, Буффало), затем в Бостоне в университете. Был на «грантах» – это такая форма поддержки ученых. Все время что-то переводил для заработка, получал премии, всякие пособия. Теперь мне необходимо заканчивать свой давний труд. И мне нужен покой. Предложите любую регулярную работу – откажусь, пока труд не будет закончен. Я работал над ним много лет, и мне надо поставить точку. Скоро мне предстоит выход на пенсию, которая даст возможность вообще плевать на все, что делается вокруг, и делать свое дело. Дело должно быть завершено.

– Приходилось ли вам сталкиваться в американской среде со славой вашего отца, Сергея Есенина? Знают ли в Америке, что был такой великий поэт в России?

– Естественно, он очень известен и там. Разумеется, менее чем в Советском Союзе, но более чем можно было бы ожидать. А вообще-то, если уж говорить о русской поэзии по именам, то в Америке ее знают слабо. Был смешной случай. Захожу в один дом. Никто ни слова по-русски не знает, хозяева – эмигранты-евреи из Персии. Живут хорошо, много книг. Вдруг слышу: «Пушкин! Пушкин!» Прибегает большой черный пес. Он и был Пушкиным. Больше ничего о Пушкине они не знают. Так что есть над чем посмеяться. И этот псиный акцент – на всех их сведениях о нашей литературе густо чувствуется.

– Не приходилось ли вам встречаться с людьми, которые помнили вашего отца по его приезду в Америку?

– Мне только сообщили, что он был проездом в Бостоне в 1923 году, что он останавливался на Бикон-Хилл, в центральной части Бостона, холмистый такой район. Где-то там была гостиница, а может, и сейчас есть, я точно не знаю. Пробыл всего несколько дней – подумаешь, событие… Мало ли я по городам ездил и мне было бы смешно, если бы кто-то вспоминал мою жизнь через десятилетия. Эта гостиница или та? В чужом городе… проездом. Эка невидаль, событие… Конечно, есть собиратели брюк, мебельных ручек и всего другого, но к этой категории людей я не отношусь.

– Удивительно, что за свою короткую жизнь ваш отец успел побывать и в США.

– Да, побывал. Он писал, что это страна нефти – сплошной Баку. Но тут я с ним не согласен. Америка, Соединенные Штаты – это далеко не сплошной Баку. Города нормальные, в них можно жить по-человечески – зеленые, цветные. Конечно, не среди небоскребов. А в основном в Штатах двух-трехэтажные домики, довольно аккуратные, какой же тут Баку?

– Я знаю, вы пишете стихи. Они публиковались?

– В 1961 году в Америке вышла книга «Весенний лист». В ней всего 30 стихотворений: половина из того, что я написал. А вообще-то я не люблю говорить о своих стихах.

Но если я проживу столько, сколько моя мама, ну пусть меньше, то постараюсь вернуться к ним на склоне лет.

Александр Сергеевич посмотрел на маму, которая сидела здесь же в комнате и молча слушала наш разговор.

– Это хорошо, – вмешалась Надежда Давыдовна, – что мой сын считает себя молодым. Это значит, что и я молодая. А родился мой сын в мае 1924 года. Сперва мы жили на Знаменской, а потом на 13-й линии Васильевского острова. Когда ему было восемь лет, мы переехали в Москву.

Надежда Давыдовна задумалась, будто решая: говорить или не говорить, но все-таки заговорила на больную для нее тему.

– С Есениным я рассорилась из-за того, что он не хотел ребенка. И чтобы он не вмешивался в это дело, я уехала в Ленинград. Он очень хотел, чтобы я освободилась от беременности. Сознался, что у него не двое, а трое детей, и что дети его широким кругам не известны. А я в этом вопросе была решительна: я хотела ребенка. Помню Ленинград той поры: полупустой город, многие люди уехали за рубеж, в квартирах самые большие комнаты превращались в кухни, чтобы не оплачивать. Жизнь была нелегкая. Так и жила с сыном…