Феликс Медведев - Мои Великие старики

– Много в моей жизни было тяжелого, страшного, унижающего человеческое достоинство. И, наверное, я человек неслабый, если многое сумел пережить. Но одно обстоятельство, связанное с моим заключением и работой в закрытой воинской части № 1201, не дает мне покоя до сих пор. Я говорю об этом впервые.

После окончания срока «наказания» в отдельном лагерном пункте тюремного отдела КГБ при Совете Министров СССР 16 мая 1955-го, я, конечно, ждал реабилитации. Работал в должности старшего инженера. У власти был Хрущев, и этот короткий период его правления Эренбург назовет «оттепелью». Но оказалось, что вся эта государственная камарилья, которой я был вынужден служить верой и правдой, продолжала замышлять против меня и таких же, как я, воистину шекспировскую месть и казнь. Да что Шекспир, страдания его героев – детские забавы в сравнении со страданиями тех, кто попал под молот чудовищной карательной системы той эпохи.

Вместе со мной работали два сотрудника – Барышев и Надеждин, здоровые, крепкие мужчины. Зимой они выбегали на снег, делали гимнастику, круглый год обтирались холодным полотенцем. Они тоже, как и я, ждали реабилитации после освобождения. И вот как-то их позвали в медсанчасть и предложили пройти оздоровительный курс лечения. Заключался этот курс только в одном – пациент должен был регулярно приходить к медсестре для укола. И что же, неожиданно один за другим Барышев и Надеждин умирают. Один – от инсульта, другой – от инфаркта. Все мы, знавшие их, были в шоке. И вот однажды симпатичная молодая сотрудница санитарной части как бы между прочим предложила мне малость подлечиться – пройти курс оздоровления. Я пришел к ней в кабинет в тот момент, когда она перебирала медкарты, и краем глаза заметил, что под моей фотографией на плотной картонной карточке было жирно выведено «Сов. секретно». Я еще подумал, что же совершенно секретного в том, что со мной делают врачи и сестры? Ну вколют витамин С или какой-то иной витамин. Мысль промелькнула, и я о ней тут же забыл, подставил свою руку для банальной оздоровительной процедуры.

Вспоминает жена Анатолия Александровича Валентина Николаевна: «Я помню тот день, помню, как это начиналось. Я пришла из института, где тогда работала, и стала мыть окна. Толя, молодой, красивый в белоснежной рубашке и светлых брюках, сидел на диване. И вдруг он попросил меня закрыть окно. „Закрой окно, мне плохо“, – вдруг четко сказал он. Я посмотрела на него, выглядел он нормально, и я, подумав, что Толя шутит, продолжила свое дело. Но он снова уже более настойчиво бросил: „Закрой окно, мне плохо, я умираю…“ – „Не выдумывай, дай мне домыть окно, завтра не будет времени“. „Вызывай „скорую“, немедленно…“ – закричал муж. Я бросила на него взгляд: его всего трясло, зрачки расширились. Так началась непонятная до сих пор болезнь. Приехавший врач недоумевал: „Очень странно, человек вроде бы здоров“. Мы поместили Толю в Институт профзаболеваний, но и профессор Кукушкин, которому он рассказал о грифе „Сов. секретно“, не прояснил картину. Я интересовалась у разных медицинских начальников, но никто ничего не понимал. Короче говоря, тот единственный укол стал причиной повторяющихся приступов головной боли и шума в ушах. Каждую ночь в течение многих лет мы вызывали „скорую“. А вы, наверное, удивлялись, почему Анатолий Александрович временами как будто бы вас не слышит?»

А. А. Тарановский:

– Из страшной смертной картотеки я знал только тех двоих, которых отправили на тот свет. А карточек в ящике было много. Зачем они такое творили? Догадываетесь? Они не хотели оставлять свидетелей. Мы слишком много знали. Над страной вроде бы забрезжил рассвет, люди стали легче дышать, и инквизиторы заметали следы.

2005

Советский разведчик русский князь Анатолий Александрович Тарановский скончался 18 июня 2010 года в возрасте 87 лет.

Владимир Мусаэльян всю жизнь запечатлевал советских вождей от Хрущева до Ельцина. В течение многих лет он был допущен к телу Леонида Брежнева, пребывая в статусе его личного хроникера. В ТАСС он пришел в 1960 году и до сих пор работает в должности специального корреспондента. «Скромный, не чиновный, не амбициозный человек», – сказали о нем коллеги.

На самом же деле Владимир Мусаэльян – один из самых ярких журналистов XX века, последний фотограф советской империи.

Эту фамилию я запомнил еще в середине 60-х годов, когда в петушинскую районную газету (помните, «Москва – Петушки» Венички Ерофеева?) приехал за репортажем обо мне, тогда начинающем журналисте, тассовский репортер Николай Акимов. От него-то я впервые и услышал о Владимире Мусаэльяне, который в то время уже снимал Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Помимо написания очерков о колхозниках, секретарях парткомов я пробовал себя и в качестве фотохроникера районной жизни. Какой же творческой завистью проникся я к человеку, допущенному к работе в Кремле! И разве мог я тогда подумать, что через много лет судьба сведет меня с этим уникальным свидетелем многих эпизодов нашей истории, и мы не только станем с ним друзьями, но и совместными усилиями создадим к столетию «дорогого Леонида Ильича» роскошный фото-фолиант.

Владимир Мусаэльян и Леонид Брежнев. Редкий кадр, на котором запечатлен сам фотограф

Надпись на обороте фотографии

За годы знакомства с Владимиром Гургеновичем мы проговорили бесчисленное количество часов о профессии вип-фотографа и, конечно же, о жизни и судьбе хозяина великой державы, рядом с которым Мусаэльян, что называется, дневал и ночевал. До сих пор безуспешно уговариваю скромного, не тщеславного и, я бы сказал, оставшегося верным своей профессии и эксклюзивной должности человека написать книгу о генсеке и о себе. Намекаю, что профессионал его уровня живет на Западе припеваючи и получаю ответ: «Знаю, конечно, но никому не завидую. При Горбачеве мне предлагали, да и сегодня иногда сулят златые горы за эксклюзивные снимки советских вождей. Но я отказываюсь от назойливых просителей. Одна итальянская журналистка обозвала меня сумасшедшим. Но в шутку добавлю, что, когда за серию снимков Брежнева я получил дорогой „Опель“, это было при жизни генсека, Леонид Ильич, поглаживая крылья, пошутил: „Хорошая машина, но четыре колеса мои“. Эта шутка для меня дорогого стоит».