Мирослава Бердник - Вселенная Олеся Бердника

Сложно, практически невозможно понять прошлое вне судеб тех, кто его творил. В фолиантах исторических трактатов сухо и пыльно. В них нет жизни, нет ощущения прошедших эпох. А ведь действительное понимание минувшего невозможно без эмоционального восприятия, без того, что психологи называют эмпатией. Именно поэтому мы понимаем ушедшие времена, благодаря судьбам тех, кто наполнил их до краёв своей жизнью. Нередко в судьбе одного человека может отразиться целая эпоха, подобно тому, как целый мир отражается в капле росы. На мой взгляд, одной из таких судеб является судьба Александра Павловича Бердника (Олеся Бердника) ― поэта, художника, философа, писателя-фантаста.

Тот, кто знаком с его произведениями, может без преувеличения сказать, что он родился раньше своего времени. Наверное, именно поэтому его жизнь была настолько же трагична, насколько и неординарна, а в его личной судьбе отразилась целая эпоха.

Совсем недавно один мой хороший знакомый прислал мне воспоминания дочери Александра Бердника Мирославы, на которые он случайно наткнулся в журнале «Архивы Украины». Я с интересом их прочёл и невольно подумал о том, что на этих страницах за огромной любовью дочери к своему отцу и его непростой судьбой проступают чёткие контуры целой эпохи, наш коллективный лик, наша общая малороссийская Судьба аж от казацкой вольницы и ГУЛаговских лагерей, до двадцатилетнего бреда современной Украины.

Всё повторяется. Похоже, мы движемся по гигантскому кругу Великого Возвращения. И то, что мы видим сейчас, уже было. И на каждого Олеся Бердника во все времена находились разнообразные «спилки письмэнныкив», иваны дзюбы, василии козаченки, боннеры, анатолии матвиенки, а также десятки безымянных доносчиков, хитрые игры спецслужб и, конечно же, наша хохляцкая всё разъедающая зависть.

На мой взгляд, воспоминания Мирославы Бердник о своём отце стоит прочесть как минимум для того, чтобы заглянуть в лицо ушедшей эпохи, которая на самом-то деле и не ушла, потому что мы до сих пор не стали другими.

Андрей Ваджра

Вселенная Олеся Бердника

Очень трудно писать воспоминания о собственном отце. Погружаться в волны памяти, заново чувствовать, переживать события прошлых лет. Заново осознавать, что больше никто не назовет меня «доця-алхим» (я в детстве не выговаривала слово «ангел»), не погладит по голове. Сложно еще и потому, что придется рассказывать о вещах, которые противоречат общепринятой трактовке событий нашей недавней истории, строкам школьных учебников.

Мои первые воспоминания — я на полу играю у ног отца, который сидит в кресле и пишет, держа на коленях пишущую машинку. Временами отвлекается и гладит меня по голове. Четкие воспоминания примерно с трехлетнего возраста. Отец тогда организовал вместе с сестрой Олей и моей мамой конную экспедицию на Алтай — искать Беловодье, о котором говорится в преданиях староверов. Взяли с собой и нас с двоюродным братом-ровесником. Меня усаживали на луку седла впереди мамы и привязывали к ее телу, чтобы от резкого движения лошади или какой-либо другой неожиданности я не скатилась случайно в пропасть. Правда, на Белуху они восходили сами, оставив нас на метеостанции. А мы наблюдали, как ее вершина, похожая на сахарную голову, от разрядов молний превращалась то в ослепительно белую, то в фиолетовую.

С отцом и мамой я изъездила, наверное, половину Советского Союза. Мы побывали в горах Алтая, Памира, Тянь-Шаня, в пустыне Кара-Кум, в крепостях Сванетии и в Эчмиадзине. За день могли пересесть с шикарного Ту на «кукурузник», потом на вертолет, а дальше — или на полуторке, или на ишаке. Однажды в горах Памира ехали в кузове полуторки. Вверху — скалы, внизу — четырехкилометровая пропасть. И вдруг ощущаем, что дорога «дышит».

Оказывается, этот участок был построен особым способом — перевитые ветки и камни между ними, чем-то сверху залитые. И как пример неудачного прохождения участка — обломки нескольких машин на дне пропасти. А поскольку деться было некуда — машина-то развернуться не могла, ехали так: отец, охватив меня обеими руками, поставил одну ногу на край борта кузова, чтобы успеть выпрыгнуть, если машина будет падать в пропасть.

Мама с рюкзаком тоже стояла у края борта. Так и проехали этот опасный участок, а водитель в это время привычно весело пел. Наверное, потому, что с раннего детства очень много путешествовала, я органично владею двумя языками. С подружкой из горного сванского селения или с мальчиком, дарившим мне розы на берегу моря в Дубултах, мы могли объясниться только по-русски.

Однажды отца спутали с Фиделем Кастро. Это было в 1964 или 65 году. Куба тогда была у всех на устах. Мой бородатый отец с беретом на голове и в одежде полувоенного покроя в молодости был поразительно похож на легендарного команданте. Мы приехали в Рахив, и кому-то показалось, что к ним прибыл сам Фидель. Молниеносно разнесся слух, собралась толпа, и отца на руках понесли по центральной улице. Когда же обнаружилось, что это не Фидель Кастро, а сам Олесь Бердник, его потащили к книжному магазину, и он несколько часов подписывал людям книги.

Отец никогда не был чудаковатым сельским проповедником-отшельником, каким его сегодня рисуют некоторые газеты. Он жил широко и красиво. Мог, когда мама спросила его, «что такое шерри-бренди», утром сесть в московский самолет и к вечеру вернуться, чтобы угостить ее этим напитком. Мог по зову умирающего академика Смирнова, автора русского перевода «Махабхараты», рвануть через весь Союз в Ашхабад для последнего разговора. А мог и половину авторского гонорара за очередную книгу отдать нуждающемуся коллеге. К сожалению, когда туго стало отцу, память и совесть этих коллег, похоже, разъела коррозия.

Винниченко сказал, что историю Украины нельзя читать без брома. Это касается и многих украинских семей. Катаклизмы XX столетия накладывали свои отметины на каждое поколение.

Дед отца, Василий Александрович, служил в военно-морском флоте царской России мичманом. После военной службы нанялся на океанографическое судно, трижды плавал вокруг света. Когда началась Первая мировая война, принимал участие в строительстве стратегического моста через Днепр от родового села Килова до Вытачива. Еще я, приезжая к бабушке на каникулы, застала на Днепре протухшие остатки свай. Дед Василий был социал-демократом, распространял брошюры, книги. Отец рассказывал, что после революции он говорил: « Розхитували ми трон Миколи, а він впав і нас придушив ».

Когда забурлила гражданская война, он в своей хате, стоявшей на краю села, прятал гетманцев от петлюровцев, петлюровцев — от богунцев, евреев — от петлюровцев, деникинцев — от чекистов. Это сыграло свою роль в 20-м году, когда его арестовали чекисты. Еврейская община Киевской области собрала деньги, из Киева приехали еврейские адвокаты, которые заявляли: «Василий Александрович настоящий человек! Спас от смерти десяток наших!» И сумели вызволить его из ЧК.