Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата

Как бы то ни было, в Мадриде мне пришлось считаться с тем, что возле меня находился Стахович, не попавший в послы и поэтому сделавшийся еще более рьяным агентом Антанты. Ненормальность наших взаимоотношений скоро сказалась и в том, что, когда банком была получена переведенная туда автоматически по ордеру Временного правительства сумма, причитающаяся за последнюю треть 1917 г., банк потребовал подписей от нас обоих - от меня и Стаховича, и мы кое-как поделили между собой эту сумму. Дело в том, что в сущности все расходы по посольству нес я, вплоть до оплаты его помещения за последние месяцы моего пребывания. С первого января 1918 г. хозяйка дома согласилась на прекращение контракта. Канцелярия же посольства была переведена в маленькое наемное помещение по соседству.

Будучи условно представителем России, хотя официально и не Советского правительства, я не хотел сидеть, сложа руки, и решил сделать все от меня зависящее, чтобы сообразовать линию посольства с проводимой Петроградом политикой и прежде всего в деле закрепления нейтрального положения России. Это, конечно, имело значение в Мадриде, где еще Временное правительство, как мне сообщил Стахович, собиралось в случае заключения общего мира начать соответствующие переговоры. Задача была нелегка, так как союзники очень зорко следили за тем, чтобы еще оставшиеся на местах представители бывшего Временного правительства подчеркивали свои союзные отношения с Антантой. Как мне помнится, моим первым шагом в деле выяснения положения посольства был ответ английскому послу на его приглашение принять участие в очередном совещании союзников по вопросу посещения Испании германскими подводными лодками. На подобных совещаниях я перед тем много раз присутствовал, но после заключения перемирия на Восточном фронте ответил сэру Артуру Гардингу, что ввиду того, что моя страна вышла из войны, я не считаю уместным принимать участие в таких совещаниях. Следующий мой шаг имел целью подчеркнуть перемену, происшедшую в отношениях между Советским правительством и правительствами центральных держав после заключения перемирия.

Как-то я встретился в гостинице "Риц", где по понедельникам обыкновенно обедали все дипломаты, с германским послом. Он первый ко мне подошел, и я счел нужным поговорить с ним несколько минут на глазах у возмущенных этим бывших наших союзников. Третьим моим шагом было по возможности поддержать в Мадриде предложение, с которым обратился ко всем воюющим державам II съезд Советов, - приступить к общим мирным переговорам. По этому поводу я одновременно обратился к председателю испанского Совета министров (он же был министром иностранных дел) маркизу Алусемасу и к союзным послам, которых посетил по этому делу лично. Мне помнится, на приеме в английском посольстве Алусемас заговорил со мной по этому поводу. Мое обращение к нему заключалось в просьбе снова предложить посредничество Испании воюющим державам. Испанский министр обещал мне всяческое содействие, но я заранее знал, что вряд ли из этого что-либо выйдет: уж слишком часто союзники относились крайне отрицательно к подобного рода примирительным попыткам со стороны Испании. Английский и французский послы, которых я горячо убеждал в необходимости заключения общего мира, выслушали меня с интересом. Сэр Артур Гардинг обещал написать в Лондон, а Августин Тьерри (бывший французский министр финансов) обещал передать мое сообщение через одного из уезжавших в Париж чиновников посольства, но подчеркнул, что он в общем не призван поднимать там принципиальных вопросов. Мое посещение посла Соединенных Штатов Америки кончилось ничем. Хотя я и сговорился с Вилларом по телефону о часе моего посещения, но он заставил меня ждать некоторое время вместе с неофициальным представителем геджасского шейха Аутфалла. Я с этим примириться не захотел и не стал дожидаться "аудиенции" у американского посла, за что последний, по-видимому, на меня обиделся.

Что касается итальянского посла маркиза Карлотти, то мои переговоры с ним о возможной общей мирной конференции приняли другой оборот. Он первым пришел ко мне в посольство и просил передать в Петроград, если только я найду возможность это сделать, о готовности Италии пойти на мирные переговоры. Я ему обещал это сделать и, действительно, пользуясь содействием военного агента, который имел шифр для сношения с нашим главным командованием, отправил шифрованную телеграмму в Россию, но она, как я узнал позднее, была перехвачена союзниками в Лондоне.

Конечно, Стахович со своей стороны сделал все от него зависящее, чтобы помешать мне оказать возможное содействие в установлении сношений между новым петроградским правительством и заграницей. Как я скоро узнал, он пожаловался на меня через Маклакова французскому министру иностранных дел Пишону. Этим самым он крайне уменьшал для меня шансы на возможность сохранения нейтральных отношений с представителями обеих воюющих коалиций, но вместе с тем ставил и себя, и Маклакова в положение простых французских агентов, выполняющих обязанности контрразведчиков среди русских за границей, в частности, среди тех русских дипломатов, которые не соглашались с утопией бессмертия Временного правительства.

Как бы то ни было, работа Маклакова и Стаховича на союзников не пропала даром, и я предвидел, что мне могут даже в нейтральной Испании устроить союзнический бойкот, подобный тому, жертвой которого оказался мой лиссабонский коллега Унгерн-Штернберг. Со своей стороны Стахович мало успел в закреплении своего положения даже среди союзных представителей в Испании. Надо признать, что его попытки занять в Мадриде официальное положение, как и Ефремова в Берне, ввиду нейтралитета Испании и Швейцарии были труднее, чем задача Маклакова в Париже.

Помнится, что несколько раньше, когда я еще пытался убедить Стаховича в неправильности занятой им позиции, в период нашего совместного с ним управления посольством, он пригласил на завтрак всех союзных представителей, за исключением английского посла, который его избегал. Во время завтрака Стахович всячески распинался перед союзными коллегами, говоря, что ему стыдно за русский народ. Я не мог молчанием поддерживать странные для русского представителя слова и заметил, что, вероятно, Стахович не так выразился, так как всякий народ, что бы он ни сделал, прав, как независимый суверенный участник международного общения.

Незадолго перед тем мне пришлось обратить внимание испанского правительства на неуместность передовой статьи в испанском полуофициозе "Корреспонденция д'Эспанья", поддерживаемом союзниками. В этой статье восхвалялись румыны, а русские назывались "изменниками". Между тем во Франции после свершения Октябрьской революции и появления у власти министерства Клемансо в отношении русских начался настоящий террор. Даже до гроба преданный Франции Стахович долго дожидался выдачи ему визы в Париж, а нашего секретаря Мейен-дорфа, возвращавшегося в Мадрид из Швейцарии через Париж, долго задерживали во Франции, не давая визы. Мне пришлось несколько раз напоминать французам непосредственно или через испанцев об этой визе.