Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата

Польская армия до момента прибытия частей с Восточного фронта и из Франции носила несколько фантастический характер. Она была составлена из случайных элементов и обломков австро-венгерской и царской армий. Можно было встретить польских офицеров, носивших георгиевский крест, что было, впрочем, вскоре запрещено. Немалым затруднением для новоявленных польских военных было и незнание в достаточной степени польского языка. Так, расположенный в казармах, принадлежавших ранее гвардейскому уланскому полку, польский уланский полк говорил почти сплошь по-русски.

Вообще внутреннее политическое положение в Варшаве было еще шатким. Приблизительно через месяц после моего приезда произошла попытка произвести переворот, который едва не удался. Группа офицеров попробовала арестовать жившего в гостинице "Бристоль" начальника главного польского штаба графа Шепетицкого, брата известного униатского епископа. Заговорщики подошли к нему у пресловутой входной вертушки и заявили, что он арестован. Но Шепетицкий не растерялся и приказал стоявшим у подъезда часовым арестовать заговорщиков. Через несколько минут был вызван из Лазенок по телефону уланский полк, который и решил дело. Одновременно с этим выступлением в "Бристоле" были арестованы два польских министра, которых продержали в заключении около 10 часов. В Бельведерском дворце также была произведена попытка арестовать самого "коменданта" Пилсудского. Во главе заговора стоял князь Сапега. Но заговор был раскрыт, и участники его наказаны. Сапегу, впрочем, вскоре простили, он был назначен председателем польского Красного Креста, затем министром иностранных дел и, наконец, послом в Лондон.

Не могу не привести здесь некоторые мои впечатления от прибытия французской миссии в Варшаву во главе с бывшим послом в России Нулансом. По обыкновению миссия остановилась в гостинице "Бристоль", где несколько дней большой зал был заставлен багажом, напоминавшим снаряжение экспедиции в Центральную Африку. Тут были горы ящиков с консервами, автомобильные части и тому подобные принадлежности. Варшава встречала французов, как победителей. С балкона "Бристоля" Нуланс произнес приветственную речь, причем, сказав несколько польских слов, дальше говорить по-польски не смог и вышел из положения, воскликнув: "Viva la Pologne!" ("Да здравствует Польша!"). Закончился этот день, однако, несколько неожиданно. Балкон давно не ремонтированного здания гостиницы был так переполнен зрителями, что проломился. В результате было несколько человеческих жертв.

Почти в одно время с прибытием французской миссии и до приезда ряда дипломатических представительств приехал в Варшаву и новый премьер - известный пианист Падеревский. Этот пианист попал в премьеры главным образом благодаря своей близости к Вильсону. Впрочем, поляки сами утверждали, что он оставался в течение всего своего пребывания на посту премьера больше пианистом, чем государственным деятелем.

В общем пребывание в Польше становилось для нас тягостным. И тем не менее мне пришлось пробыть в этой своеобразной "ловушке" еще год: надо было подождать, пока устроятся дела дочери, неизменной до тех пор моей спутницы по разоренной войной Европе. Скоро, однако, мне удалось выбраться на две недели в Вену и Прагу, куда я съездил в качестве курьера Международного комитета Красного Креста. Краснокрестная работа меня всегда интересовала, и впоследствии я с большим увлечением проработал больше пяти лет в советском Обществе Красного Креста. К сожалению, мировая война отразилась на деятельности дипломатов и, быть может, еще более подорвала международное нейтральное положение творения Анри Дюнана.

Во всяком случае командировка Международного комитета Красного Креста дала мне возможность посетить Австро-Венгрию и увидеть своими глазами, в каком положении находится эта страна после войны.

Положение Центральной Европы как своего рода вассальных владений Парижа проявлялось во многом. Так, для переезда из страны в страну необходимы были союзные, точнее говоря, французские военные визы. Это требование не желающих разорркаться военных властей, естественно, сильно сковывало деятельность Красного Креста.

В гостинице "Бристоль" я встретился случайно со своим старым знакомым по Биаррицу виконтом де Сюзанне, женатым на дочери бывшего русского посла в Риме Муравьева. Он был мобилизован во время войны и ведал в Варшаве вопросами виз. Получив с помощью виконта де Сюзанне визу, я благополучно выехал в Вену. Между Варшавой и Веной к тому времени начали ходить скорые поезда с международными спальными вагонами, и я, излишне понадеявшись на вагон-ресторан, первую половину пути буквально голодал. Поезд шел по опустошенной стране; она производила особенно грустное впечатление при скудном свете серого мартовского дня. Несмотря на год с момента перемирия, кругом виднелось много развалин, станции были разрушены, на вокзалах достать что-нибудь поесть было невозможно. Спас меня оказавшийся в одном со мной вагоне знакомый поляк, который подкармливал меня до самой Вены.

Вена произвела на меня также крайне грустное впечатление. Город был как бы парализован. От былой жизнерадостности венцев, донельзя исхудавших после тяжелых лет, осталась лишь прирожденная любезность, проявлявшаяся в довольно жалкой улыбке при неизбежных у них приветствиях.

Улицы почти не освещались. Из-за недостатка электричества два-три открытых театра начинали свои представления в 5 часов дня, а часам к 9 город погружался в полный мрак. Магазины были пусты, нельзя было найти даже папирос. Большинство гостиниц было закрыто, действовали только две большие гостиницы, но в одной из них ресторан был закрыт, а в другой скудный обед можно было получить лишь до 9 часов вечера. Газеты были полны известиями о событиях в Будапеште, и средства связи с этим городом, являвшимся для союзников столь опасным очагом революции, были нарушены. Швейцарская краснокрестная делегация не пустила меня в Будапешт, хотя мне казалось, что именно там для Международного комитета Красного Креста нашлось бы широкое поле деятельности.

В Вене сказывался в то время процесс распада большого государства. Спешно печатались бумажные деньги, причем курс на них моментально изменялся, и в то время как чехословацкие кроны неудержимо повышались в цене, австрийские, напротив, обесценивались.

Дня через три я выехал в Прагу. От Вены до границы мы проехали около двух часов. Поездов было мало, и все они были переполнены. Я смог сесть в поезд лишь благодаря нарукавной краснокрестнои повязке, как нельзя более подходившей к обстановке городов Европы, бедствовавших после войны, быть может, сильнее, чем во время нее.