Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Я был невольным участником этих переговоров. От меня требовали, чтобы я пригрозил Кампоманесу: если он не пойдет нам навстречу, я, мол, тоже откажусь играть матч на первенство мира. Давление на меня было страшное. Разумеется, эту грязную игру я не принял, но, пользуясь своими добрыми отношениями с Кампоманесом, сделал все, чтобы как-то сгладить конфликт и сохранить матчи.

Переговоры шли всю ночь. О матче Смыслова и Рибли все же удалось договориться, с тем в семь утра Кампоманес и улетел, а уже в девять вслед ему улетел телекс, что и это соглашение недействительно. Инициатором этого был все тот же Каспаров. В последний момент он прикинул, что если второй матч состоится, то за неявку на матч с Корчным ему просто зачтут поражение. Он бросился к председателю спорткомитета Грамову и потребовал, чтобы тот отменил согласие на матч Смыслова. И все это: и отказ от своего слова, и – назовем уж вещи своими именами – предательство старшего товарища, – все это в течение одной ночи. Сколько потом ни слал телеграмм Василий Васильевич и в ЦК КПСС, и в Совмин, и просто на Кремль, – все они остались без ответа. Ведь Каспаров был не сам по себе, и Грамов пошел ему навстречу не потому, что он Каспаров, а потому, что за спиной этого молодого человека маячила огромная тень мрачной фигуры тех лет – всесильного Алиева.

Дальнейшие перипетии этой истории чрезвычайно сложны. Закончилась она для нашей федерации и спорткомитета позором. Чтобы спасти матчи, в которых Каспарову и Смыслову без игры зачли поражения, руководству ФИДЕ были представлены официальные письменные извинения и выплачен штраф в 160 тысяч долларов. Деньги нашлись по прямому указанию все того же Алиева. Хотел бы я знать, какое еще государство с такой же легкостью расплачивалось бы такими суммами за беспринципность и глупость своих чиновников. И после этого Каспаров, не моргнув глазом, утверждает, что государство и командно-административная система всегда были против него и сделали все, что в их силах, чтобы его остановить. Это расчет на наивных людей, которые верят всему, что слышат, и уже разучились сопоставлять слова и факты. Да если бы такой план был – с помощью административного крючкотворства не подпустить его к матчу со мной, – никогда бы этому матчу не состояться. Одного росчерка пера было бы довольно, чтобы изменить, поломать его судьбу. Ведь и не такие судьбы ломали. А Каспаров – кто он был тогда? Всего лишь способный молодой шахматист с неустойчивой психикой, но достаточно послушный, чтобы не выбиваться из ритма нашей грандиозной государственной системы, в которой он не без находчивости подобрал себе место и не без успеха обкладывал его перинками, чтобы кругом было мягко и нигде не жало.

Есть множество свидетелей, которые всегда подтвердят, как много я сделал, чтобы эти матчи состоялись. И не только ради Смыслова, которого я очень уважаю и люблю, а этот претендентский цикл, как нетрудно понять, был последним в его жизни. Я просто хотел, чтобы все это было честно, по совести. Конечно, при этом я «рисковал», что своими усилиями выведу на себя же Каспарова, но я не случайно слово «рисковал» ставлю в кавычки. Тот Каспаров еще не был мне серьезным конкурентом. Я видел все его слабости и не сомневался, что без особого труда управлюсь с ним за шахматной доской. Этот матч был даже в моих интересах: чем раньше мы бы встретились, тем сокрушительней был бы разгром (и ход первого матча показал, что расчет был верен); я бы сложил в душе этого впечатлительного и рефлексирующего молодого человека комплекс неполноценности, и много бы воды утекло, прежде чем он бы от этого комплекса освободился.

Не правда ли? – простой довод против всех измышлений Каспарова о моих злодейских планах и действиях. Он тем более убедителен, что Каспарову подтвердить свою версию просто-напросто нечем. Слова, одни слова…

Пока судьба его матча с Корчным была проблематичной, он советовался со мной, искал у меня поддержки, считал естественным прийти ко мне домой. Мне даже пришлось слетать на Филиппины: все мы считали, что в интересах дела не грех эксплуатнуть мои добрые отношения с Кампоманесом. И расчет оправдался.

Но едва сложности остались позади, Каспарова словно подменили. Первый звонок раздался в Лондоне, где теперь должен был играться его матч с Корчным. Организаторы пригласили меня почетным гостем, договорились, что я выступлю в клубах парламентариев и бизнесменов. Но едва я появился в Лондоне, как через сотрудника советского посольства мне было официально сообщено, что мое пребывание в Лондоне в данное время нежелательно и мне предлагается немедленно покинуть город…

Догадываюсь, что западному читателю это может показаться дичью, а мой отъезд – рабским послушанием, недостойным свободного человека. Все так. И сегодня мне бы никто не посмел такое предложить, а если б и случилось – я б и не подумал этот приказ исполнять. Сегодня и у нас другие времена и другие нравы. А тогда ослушание – да еще за рубежом! – было чревато серьезнейшими оргвыводами. Самое простое: меня бы сделали невыездным. И то, что я – чемпион мира, не облегчило бы мою судьбу ни на йоту.

Я попросил объяснить причину моей высылки. Оказывается, Каспаров сообщил в Москву, что, если я появлюсь на матче, Корчной взбеленится и перенесет свое негативное отношение ко мне на него. «Хорошо, – сказал я, – я не пойду на матч. Но у меня есть дела в Лондоне – и я обязан задержаться». – «Нет. Вам предлагается покинуть Лондон. Именно это, – жестко сказал посольский чиновник, – и чем скорей, тем лучше».

У меня дружеские отношения с нашим послом в Великобритании; в этот раз я решил не ставить его в неловкое положение, а в следующий свой приезд, благо времена переменились, я его спросил, что же тогда произошло. Выяснилось, что Каспаров, узнав о моем приезде, связался с помощником всесильного Алиева, оттуда спустили «мнение» председателю спорткомитета Грамову, и уже тот отдал распоряжение: отправить Карпова восвояси.

Если учесть, что наши отношения с Корчным к этому времени нормализовались, да и чего ради он бы стал переносить отношение ко мне на Каспарова, нетрудно заключить, что это имело единственную цель: начало психологической войны со мной.

Следующий странный эпизод не заставил себя ждать. Это случилось после того, как Каспаров выиграл финальный матч претендентов и теперь предстоял матч между нами. Я собирался на турнир в Бугойно. Это хорошие, очень серьезные и престижные турниры. Я стоял у их истоков, поэтому ко мне в Бугойно всегда отношение особое. И вдруг узнаю, что Каспаров настаивает на своем участии именно в этом турнире. Мол, для успешной подготовки к матчу со мной ему нужно поиграть в сильной компании, и ничего лучшего нет. Спросили меня. Я ответил: если ему действительно очень нужно – ради Бога, пусть там играет, но, поскольку я не считаю возможным играть турнир рядом с будущим соперником, я найду себе что-нибудь другое.