Владимир Трифонов - Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов)

Рассказав часовому, любопытствующему - что же здесь со мной делали, я незаметно для себя уснул, сидя на диване.

Разбудил меня старший лейтенант. Рядом с ним был латыш с улыбающейся физиономией. Значит, все страхи его прошли. За окном совсем светло. Аэростатов не видно. Спустились вниз. У подъезда стоит та же "эмка". Поехали. Спрашиваю старлея: "Куда теперь?" "Обратно". Сначала тем же путем, потом каким-то другим подъехали к главным воротам порта, к которым я в первый день войны, точнее, в первую ночь, подъезжал на 14-м трамвае. Старший лейтенант зашел в проходную, ворота окрылись, и мы въехали в порт. Старший лейтенант дорогу знал, и минут через 10 мы подкатили к борту нашего "Суур-Тылла". Физиономия стоявшего у трапа Кошеля вытянулась от удивления, когда он увидел меня, вылезающего из "эмки". Старлей спросил у него, кто старший на судне. "Старшина Кожин". "Вызовите его!"

Кошель побежал будить старшину. Минут через 5 сонный, но одетый по форме и в мичманке Кожин вышел и представился старлею. "А где командир?" "В городе". "Ваши люди"? - спросил, показывая на нас. "Наши". "Заберите и пусть больше не болтаются в комендантский час по порту, да еще не по форме одетыми". "Есть!", - буркнул Кожин и нам в сердцах: "Марш на корабль!" Старлей сел в машину и уехал, а мы чинно пошли по своим кубрикам досыпать, т.к. было только 5 утра.

После завтрака позвал на стенку Кошеля и Жентычко тренироваться в передаче и чтении флажным семафором. Алексей Жентычко - коренастый, немного ниже меня ростом, полная круглая физиономия его часто улыбается, а глаза прищуриваются и хитро смеются. Коротко постриженные густые черные волосы зачесаны назад. Его земляк и товарищ Макар Кошель, которого все мы для благозвучия зовем Михаилом, внешне - противоположность Алексею: худощав, на полголовы выше, лицо узковатое, вытянутое, короткие русые волосы спускаются на лоб. На одном из передних зубов стальная коронка. Движения и разговор медлительны. Нос у него или часто бывает заложен, или им трудно дышать по какой-то другой причине, но Мишка часто стоит и ходит с приоткрытым ртом.

У Жентычко обучение идет легче, чем у Кошеля, и первый иногда начинает над вторым подшучивать. Пишет: "Кошель лопух". Тот дает отмашку, что принял. Жентычко голосом спрашивает: "Ты понял?" "Понял". "Тогда отвечай". "Сейчас, я подумаю". Но чувствуется, что он не прочитал семафора. "Повтори еще раз, а то я забыл, что ты написал". Советую Алексею писать медленно и чтобы Кошель повторял каждую прочитанную букву. Когда Кошель начинает читать по буквам и слогам и доходит до буквы "у" в слове "лопух", бросает обиженно: "Сам лопух!" и уходит в кубрик. Но они друзья, земляки и скоро мирятся. Мне необходимо научиться быстро читать семафор, и я стараюсь научить Жентычко быстрее писать, поэтому стараюсь тренироваться с ним почаще.

После обеда пошел по нашей стенке к ее окончанию, до которого метров 700. Справа штабеля бревен. Замечаю, что на многих фанерные бирки с указанием длины и диаметра бревен. Куда теперь они пойдут? Почти в конце стенки на воде небольшая шлюпка с веслами, привязанная к бревну стенки. Чья она - неизвестно. Решил походить на ней немного вдоль стенки. Отошел метров на 50 и пошел в сторону нашего судна. Вдруг по корме метрах в 300 откуда-то вышла шлюпка с двумя штатскими - один на веслах, другой на руле - и что-то кричат мне. Наверное, я взял их шлюпку. Не желая вступать с ними в объяснения, а затем объясняться со старшиной, я повернул к стенке и налег на весла. Привязал ее и бегом к судну. Вахтенного у трапа попросил, если спросят, сказать, что какой-то краснофлотец пробежал на ту сторону стенки, а сам бегом в кубрик.

Через несколько минут двое мужчин подошли к судну и действительно спросили у вахтенного: не ваш человек угнал шлюпку. На что тот ответил, что у нас своих шлюпок хватает, а какой-то парень пробегал вон туда, и указал в направлении "Комсомольца". Мужикам ничего не оставалось, как повернуть обратно. Иллюминаторы нашего кубрика находились как раз около сходни, и я четко слышал их разговор. Но, оказывается, этот разговор слышал и старшина, но не стал вмешиваться. Когда мужики ушли, он спросил у вахтенного, о чем сыр - бор. Тот вынужден был рассказать. Старшина чертыхнулся и в сердцах, но беззлобно бросил: "Ну, хоть не пускай этого салажонка на стенку. А то опять в какую-нибудь историю влипнет".

И что мне за последние сутки так не везет? А, впрочем, не везет ли?

Не знаю, доложил ли старшина о моих похождениях коменданту, когда тот вернулся на судно, или нет, но никаких вопросов или разгонов от него мне не последовало.

После ужина вернулись на судно капитан с комендантом. Команда: приготовиться к отходу. Двое матросов с боцманской команды забросили швартовы на палубу, затащили сходню, и капитан дал команды: "Малый вперед. Лево руля". Последняя по-эстонски звучала примерно так: "Ваза куля порти". А "Право руля" звучало, примерно, как "Паля маля порти". Наверно, у эстонцев это написание вызовет улыбку. Но ведь прошло 57 лет с тех пор, когда я слышал эти команды. Часа через два стали на якорь на Восточном рейде Кронштадта. И спать.

13 июля. Воскресенье. Кронштадт - Таллии.

Весь день я на мостике. Слежу за постом СНИС на наружной стенке гавани. Рассматриваю, угадываю, какие корабли стоят на рейдах и в гавани. Рубки и трубы "Марата" возвышаются в западной части Купеческой гавани. Наверное, стоит у стенки Петровского канала. "Октябрина" видна восточнее - в Лесной гавани. На фоне морзавода видны рубки и трубы какого-то крупного корабля. Позже узнал, что это "Максим Горький" стоял в сухом доке, где ему приваривали новую носовую часть, вместо оторванной при подрыве на мине где-то в Рижском заливе. Никаких команд или вызовов не было. Из Ленинграда пришел и встал на якорь недалеко от нас какой-то большой транспорт. Судя по высоко расположенной ватерлинии, - не нагружен.

После ужина комендант на катере ушел к оперативному дежурному. Часа через полтора вернулся и сказал капитану, что в 22.00 выходим в Таллин. Поведет нас опять только один БТЩ, но теперь перед нами пойдет транспорт "Казахстан", который пришел недавно из Питера, а за нами пойдет небольшой ледокольный буксир "Октябрь". Так что идти будет веселее, пошутил комендант. Правда, заметил он, капитан "Казахстана" ругался и отказывался идти, узнав, что кроме БТЩ никакой охраны у нас не будет. Тем более 13-го да еще в ночь на понедельник! Но ему сказали, что это приказ и никаких обсуждений и тем более возражений быть не должно.

В 21.30 командование судна и команда были на своих местах. Поскольку мы должны были следовать за "Казахстаном", капитан-лейтенант приказал мне следить за его действиями и докладывать ему. Вскоре заметил движение на баке "Казахстана", донесся гул работающего шпиля или брашпиля, поползла в клюз якорь-цепь. Я обо всем этом докладываю, а капитан-лейтенант передает капитану: "Герман Яковлевич, давайте выбирать якорь". Смотрю, сигнальщик "Казахстана" с мостика семафором вызывает: "Суур-Тыыл", "Суур-Тылл". А я увлекся наблюдением в бинокль за баком, а что на мостике делается - и не видел. Быстро вылез на крышу пристройки мостика и дал отмашку, что вижу. "Капитану "Суур-Тылла". Следуйте за мной в кильватер. Калитаев". Мне показалось, что капитан "Казахстана" намеренно игнорировал коменданта нашего судна. Может, у них комендант какой-нибудь молодой старший лейтенант, а у нас солидный моряк. Или они с нашим у оперативного дежурного что-то не поладили. В общем, я перевел принятый семафорный текст немного по-другому: "Коменданту и капитану "Суур-Тылла"...."