Владимир Трифонов - Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов)

В карты мы играли в детстве, когда нам было лет 11-13. Летом на высоком берегу речки Клязьмы около Мурашек было хорошее место для купания - глубина речки "с головкой", на середине реки - метра два, течение тихое, дно чистое. На нашем берегу у воды десятка два ольховых деревьев и какой-то кустарник, а на высоком берегу чистая мелкая травка, на которой после, купания трое-пятеро усаживались и резались в подкидного дурака или еще во что-то элементарно простое и не азартное.

А в палате ребята резались в "очко" и только на деньги. Меня, конечно, приглашали принять участие, но я под всякими предлогами отказывался. Просто не умел и не хотел расставаться с теми полутора сотнями, которые у меня были с собой. Но все-таки к началу марта, посмотрев несколько вечеров на игру наших картежников, я "созрел". Показалось, что я понял смысл игры и как надо играть, чтобы игру выиграть. Результат такой самоуверенности выявился в первый же вечер - продул все свое полторы сотни, которые хотел отослать домой.

С тех пор я ни разу в жизни не садился играть в карты. Даже в дурака. Хотя знаю, что есть мастера картежники-проферансисты, и их уважаю. В семидесятых годах одна моя знакомая рассказывала, что к ее мужу-врачу приезжают, прослышав о его таланте проферансиста, игроки из других городов, и с некоторыми он, сыграв пару партий, расстается. Не интересно играть.

Из флотских баек в палате запомнились байки про здешнего врача по кожным и венерическим болезням. Двое или трое из палаты еще до войны успели побывать у него в отделении стриппером и были или сами свидетелями забавных мини-сцен, или слышали от других товарищей по несчастью.

Приходит к нему на прием какой-то командир, ему предлагают показать - с чем пришел. Пациент расстегивает брюки и из трусов показывает что-то завернутое в газету. А врач этот очень сильно заикался. И вот он, заикаясь, зовет свою пожилую медсестру: "Мммария Иванова, сккколько лет я ррработаю, но чтттобы член гггазету чччитал, пппервый ррраз вижу!" Перед войной он (не припомню точно его фамилию) был в звании военврача второго ранга и на рукавах кителя имел 4 средние серебряные нашивки. Приходит к нему на прием старший командир. На рукавах кителя тоже 4 средние, но золотые нашивки. Чем-то оказался недоволен в беседе с врачом в белом халате и стал повышать голос. Доктор подошел к своему столу, снял со спинки стула свой китель и, показывая его этому командиру, заикаясь, объяснил: "С кем вы разггговариваете! Вы думаете, что пппперед вами хххрен сссобачий? А у меня тттоже чччетыре ссссреднпх!".

В июне-июле 1948 г. я, после окончания третьего курса Военно-морского медицинского училища, был в Питере на госпитальной практике в этом госпитале. Колено-венерическим отделением (а может быть, оно было уже чисто венерическое) заведовал полковник мед. службы Сорокин (если не ошибаюсь). По его заиканию я понял, что это о нем я слышал забавные, но всегда уважительные байки в холодную блокадную зиму 42 года. Сказать ему о таком заочном знакомстве я не решился - он полковник лет под пятьдесят, а я курсант.

Бросилось в глаза, что, проходя по палатам своего отделения, которое располагалось на первом этаже южного крыла главного корпуса, он всегда брался за ручки дверей не голой рукой, а наружной стороной полы своего халата.

В начале марта, когда я почувствовал, что дело идет на поправку, решил, что после выписки из госпиталя навещу дядю Павла, т.к. с корабля я к нему вряд ли попаду. Зная, что они с тетей Марусей, если еще живы, голодают, как и большинство ленинградцев, решил собирать для них понемногу белый хлеб. Сушил кусочки на батарее и складывал сухари в противогазную сумку, т.к. в тумбочку иногда заглядывали дежурные по отделению. Ребята в палате об этом знали, затею одобрили и не препятствовали.

В маленьком моем блокнотике отмечены такие события, как дни, когда белого хлеба не было и выдавали только черный, что 8, 11 и 14 марта не выдавали папирос. А меня они тогда интересовали лишь как предмет возможной продажи и компенсирования проигранных в карты денег. Отмечена и подчеркнута дата 15 марта: "Дали свет!" Значит, в городе заработала какая-то электростанция! Значит, смогут работать многие цеха и заводы и производить ту продукцию, которую сейчас с таким трудом доставляют через Ладогу. В палате общее ликование.

24 марта на врачебном обходе мне объявили, что завтра меня выписывают. Хотя я и чувствовал, что скоро должны выписать, но после объявления об этом что-то защемило в груди, ведь более пяти недель провел я в этих четырех стенах среди товарищей по несчастью. Правда, за эти недели шестеро выписались раньше меня, но я привык и к новеньким. Не могу вспомнить ни одного конфликта в палате. Правда, у меня не возникла дружба ни с кем, ни с кем не обменялся адресом. То ли сказывалась разница в возрастах, то ли разные жизненные интересы.

25 марта. Четверг.

После завтрака получил все необходимые документы, распрощался с соседями по палате, с персоналом отделения и вышел на улицу. Я уже твердо решил, что пойду не на корабль, а к дяде на Кондратьевский, а вечером, если дойду и если там все живы, то передам свои сухари, чего-нибудь перекушу и обратно.

Маршрут наметил простой: от госпиталя по южной набережной Фонтанки, где в случае обстрела менее опасно, до проспекта 25 Октября, с него по Литейному до Финляндского вокзала, а от него по ул. Комсомола и по Кондратьевскому до 5-ти углов. День выдался пасмурный, тихий, теплый - примерно 2-3 градуса тепла. Налетов немцев не должно быть. А вот к обеденному артналету я как раз буду в центральной части города. Ну, да может, сегодня по центру бить не будут.

К моему удивлению, уже на первом километре почувствовал вялость и слабость в ногах. Впечатление, что ноги не мои, а чьи-то чужие и я должен их с усилием переставлять. Стало даже жарко, и я расстегнул верхние пуговицы на шинели. Пришлось каждые 5-6 минут останавливаться и отдыхать, облокотясь на парапет Фонтанки. Меня никто не обогнал, а встретилось только несколько человек. Я обратил внимание, что редкие прохожие идут примерно с такой же скоростью, как и я, периодически останавливаясь для отдыха. Справа возвышались корпуса каких-то заводов, а с противоположной набережной, на которой были жилые дома, в нескольких местах люди спускались на лед с ведрами, чайниками и набирали воду в полыньях. В начале пути я надеялся, что постепенно разойдусь. Просто месяц почти не ходил. Но прошло уже больше часа, а ноги мои могли только плестись.

Все же артобстрела избежать не удалось. Когда я подходил к Лермонтовскому проспекту, т.е. был на траверзе Балтийского и Варшавского вокзалов, в их районе начали рваться снаряды. Минут через 20 немецкую батарею наши заставили замолчать.