Владимир Трифонов - Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов)

Замечаю, что на "Стойком" тревоги не объявляли - орудия у них зачехлены. Совершенно правильно сделали. Ночью их огонь бесполезен, а наш и подавно. Вдруг луч одного прожектора поймал "юнкерс". Вот его уже цепко держат более десятка лучей. "Юнкерс" поспешно удирает в сторону залива, подальше от прожекторов. Но почему затихла стрельба? Казалось бы нужно наоборот бить по обнаруженной цели, а тут все орудия стихли. Опять слышен свист, а затем разрыв сброшенной бомбы - это "юнкерс", удирая, сбросил, наверное, последнюю бомбу. Но вот прожектора его отпустили. Все равно без толку держать, если свои по нему не бьют. С правого борта слышен вновь гул подлетел другой "юнкерс". Снова осветительные ракеты, и через минуту бомба...

Наконец нас догадались отпустить вниз, но приказали быть наготове, притом дали отбой. А мне все равно скоро заступать. Лежим и слушаем: зенитки еще бьют, корабль иногда сильно вздрагивает. Очевидно, бомбы рвутся недалеко. Ну и черт с ними! Все равно от нее никуда не убежишь. Она достанет везде: и на палубе, и под спардеком, и в кубрике. В 3 часа вышел на вахту. Самолетов уже не было. Когда мы были на палубе, я насчитал 32 ракеты. Это 8 раз по 4 штуки.

Сегодня решил во что бы то ни стало отдать рапорт командиру. Прошу ходатайствовать перед командованием, чтобы отпустили в клязьминскую школу. Отдал рапорт Попову, тот Кузнецову. Нужно узнать, передал он его командиру или нет? Наш Понтус вернулся из госпиталя. Хорошо, что наши достали в порту сушеную картошку, теперь на второе будет жареная или тушеная картошка. Давно ее не видели.

Сегодня из экипажа прибыло пополнение в нашу БЧ: дальномерщик Костя Журавлев, молодой краснофлотец, Борис Вознесенский - старшина 2 статьи, командир отделения пулеметчиков и Василий Мироненко - сержант запаса, комендором палубным.

6 апреля. Понедельник.

Капуста кончилась. Теперь для супа горох и горох, а на второе все картошка, но она никогда не надоест, да мы ее и не много видели.

В 12 часов немцы открыли артогонь по городу. Минут через 15 "заговорили" 2 или 3 наши батареи. Но немцы не унимались еще минут тридцать. Наши за их "непослушание" продолжали бить по ним еще минут 10-15 после того, как они замолчали. Надолго ли?

На "Стойком" собрали всю команду на верхнюю палубу, и она кричала: "Ура!", их известили, что "Стойкий" стал гвардейским эсминцем, и теперь к ним зачастили высокое флотское начальство, артисты и писатели.

После обеда угольная погрузка. Первый час я подкидывал мешки и здорово измазал рабочие брюки. А я их только вчера выстирал с большим трудом, т.к. мыла совсем нет и приходится "стрелять". Во второй час решил, что лучше таскать.

После ужина нас хотели использовать на выгрузку шлака, но я пошел мыться, т.к. не был в бане с тех пор, как пришел из госпиталя.

Панова сегодня отправили в госпиталь. У него сильно опухла грудь и правое плечо. В ужин его порцию разделили. Пока он лежал в кубрике, у него был плохой аппетит, но зато у Суворова он разгорелся - он брал его обед, даже если его Панов отдавал Попову.

Вообще я заметил, что Суворов кое в чем изменился - стал скупой до неузнаваемости и совесть малость потерял. Меняет свой табак на масло, а потом "стреляет" у Попова и Манышина, которые не умеют отказать. Панов же его осек: "Ты свой табак меняешь на масло, а теперь просишь его у меня?! А масло ты мне дашь, если я попрошу?" Панов вообще им не доволен. Рассказал мне, что Суворов продал ему масло за 25 рублей, которое сам купил за 10 рублей. Кому-нибудь еще он бы и простил, но Суворову, с которым они живут вместе уже 9 месяцев, это не простительно.

Раньше у нас бачковал Попов и никого не обделял. Потом эту миссию взял на себя Суворов, и теперь он себя "не обижает". Правда, все это мелочи, о которых стыдно писать, но мелочи и создают впечатление о человеке. У Суворова тактика верная: помешав в бачке чумичкой и заметив, что в бачке есть мясо, он мешает с таким расчетом, чтобы побольше кусочков поймать и вылить себе. В последнюю очередь он наливает мне и, если случайно окажется в чумичке кусочка два мяса, он осторожно сольет мне жижу, чтобы второй кусочек и часть остальной гущи остались в чумичке. Если он наливает мне первому, то проводит чумичкой по поверхности, а остальным и, в особенности себе, даже наклоняет бачок, что бы вся гуща в одном углу оказалась, и он ее вычерпывает. Когда оказывалось, что в бачке только три куска мяса на четверых, то Суворов разливает так, что я остаюсь без мяса. Думаю, что в ужин он это учтет и как-то компенсирует, но черта с два - это не по-"суворовски". Когда суп с мясом и с костями, у меня оказываются одни кости. Когда на второе мясо порциями, то у меня ребра, которые побольше, но на которых поменьше мяса. Выбирая мясо или котлеты из каши, он старается себе в миску захватить "попутно" и каши побольше. Когда была тушеная картошка с мясом, он все мясо выбирал себе в миску, захватив и картошки, а потом начинал делить мясо. Мешая второе, старается побольше размазать по стенкам бачка, чтобы потом все снять куском хлеба. Утром за хлебом он ходит всегда сам, и когда я раз как-то пошел вместо него, т.к. он где-то задержался, так он прибежал мне "на помощь". Больше я и не ходил за него.

Я бываю очень рад, когда он в расходе - тогда бачкует Манышин, который хотя и старается подражать Суворову, но все же уступает ему. Манышина "подкармливает" Гагарин из остатков стола в кают-компании. Нальет ему Гагарин миску супа, тот придет в кубрик, встанет в угол спиной ко мне и, чуть не захлебываясь, кроет через край. Первый раз я подумал, что он принес воду, и спросил, холодная она или горячая. "Холодная." Но потом заметил купустину у него на носу - "щи!" Спрашиваю: "На камбузе добавили?" "Ага." Через некоторое время, увидев, в каких он отношениях с Гагариным, я понял все. Однажды я ему все же сказал: "Да не захлебывайся ты, сядь за стол по-человечески, съешь спокойно. Или стесняешься меня? Зря." Сел.

Что я еще заметил - у него вечно дрожат руки, когда, например, режет хлеб, обедает, мажет хлеб маслом. И это здорово заметно. Как будто "кур воровал". А когда мажет хлеб маслом и ест, всегда краснеет, будто чего-то стыдится. На обед у него редко остается хлеб. После чая сидит и по ломтику отрезает и ест. Когда я заговорил с ним на эту тему, ответил, что тремястами граммов хлеба утром он не наедается. А мы разве наедаемся? Разве Суворов пли я не в силах съесть утром все 800 граммов хлеба? За милую душу! Даже две пайки!

Гагарин мне совсем не нравится. Ведет себя слишком самоуверенно и разговаривает свысока. Чувствую, что придется с ним столкнуться. Это начинается уже сейчас. Попов по-прежнему спокоен, хорошо поправился, дежуря на камбузе, и фасоль уже не ест - "Не люблю". Зато ее любит Суворов. Замечаю, что в расход всегда получают первого в 1,5-2 раза больше, больше и второго, но меня, как специально, Фахрутдинов не ставит в третью смену. Хотя мало времени для сна, но зато обед и ужин хорошие.