Николай Кузнецов - Накануне

Прекратив разговор со мной, Сталин тут же вызвал начальника Главного морского штаба Л. М. Галлера и задал ему тот же самый вопрос. Сперва Лев Михайлович смешался и ничего определенного не ответил. Но несколько поколебавшись, все же подтвердил мою точку зрения:

— Пробраться непосредственно к Або очень трудно.

Задание подводникам было изменено.

На этом и других примерах я убедился: со Сталиным легче всего было решать вопросы, когда он находился в кабинете один. Тогда он спокойно выслушивал тебя и делал объективные выводы.

К слову сказать, я заметил, что Сталин никого не называл по имени и отчеству. Даже в домашней обстановке он называл своих гостей по фамилии и непременно добавлял слово «товарищ». И к нему тоже обращались только так: «товарищ Сталин». Если же человек, не знавший этой его привычки, ссылаясь, допустим, на А. А. Жданова, говорил: «Вот Андрей Александрович имеет такое мнение…» — И. В. Сталин, конечно догадываясь, о ком идет речь, непременно спрашивал: «А кто такой Андрей Александрович?..»

Исключение было только для Б. М. Шапошникова. Его он всегда звал Борисом Михайловичем.

Но я отвлекся…

Финская кампания выявила крупные недостатки не только в боевой подготовке наших войск и флота. Она показала, что организация руководства военными действиями не была достаточно отработана и в центре.

На случай войны — большой или малой — надо заранее знать, кто возглавит Вооруженные Силы, на какой аппарат можно будет опираться: на специально созданный орган или Генеральный штаб? Эти вопросы отнюдь не второстепенные. От их решения зависит четкая ответственность за подготовку к войне и ведение самой войны. Стоило по-настоящему взяться за это звено еще в мирное время, как потянулась бы длинная цепь других проблем, которые следовало решить заранее в предвидении возможной войны.

Но, получив суровый урок зимой 1939/40 года, мы не сделали, к сожалению, всех выводов. Поэтому положение в центральном аппарате мало изменилось и к моменту нападения на нас фашистской Германии.

Лично я рассуждал примерно так: «Коль в мирное время не создано оперативного органа, кроме существующего Генерального штаба, то, видимо, во время войны аппаратом Ставки станет именно он — Генеральный штаб. А Ставка? В нее, надо думать, войдут крупные государственные деятели. Значит, возглавлять ее должен не кто иной, как сам Сталин».

Но какова будет роль Наркома обороны или Наркома Военно-Морского Флота? Ответа на этот вопрос я не находил.

Что же получилось на самом деле?

Ставка Главного Командования Вооруженных Сил во главе с Наркомом обороны С. К. Тимошенко была создана 23 июня 1941 года, то есть на второй день войны. И. В. Сталин являлся одним из членов этой Ставки. 10 июля учредили Ставку Верховного Командования. 19 июля, почти через месяц после начала войны, Сталин был назначен Наркомом обороны, и 8 августа Ставка Верховного Командования Вооруженных Сил была переформирована в Ставку Верховного Главнокомандования. И. В. Сталин занял пост Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами.

(В состав Ставки Верховного Главнокомандования я в то время не входил. Практически я этого не ощущал: как и раньше, вызывался в Ставку только по вопросам, касавшимся флота. В состав Ставки меня снова ввели только 17 февраля 1945 года. Этим же постановлением был утвержден членом Ставки Маршал Советского Союза А. М. Василевский, к тому времени уже давно занимавший пост начальника Генерального штаба.)

Считаю, было бы лучше, если Ставку учредили бы, скажем, на месяц раньше, то есть до начала военных действий — а для этого было достаточно оснований.

Невольно вспоминается, как еще долго, в тяжелых условиях временного отступления, приходилось нам отрабатывать организацию руководства войной.

В те дни события развивались с неимоверной быстротой; противник стремительно рвался к Москве и Ленинграду. Г. К. Жуков выехал на фронт. Вскоре начальником Генштаба вновь стал Б. М. Шапошников. Смена людей на таком важном посту в столь трудный, я бы сказал, критический момент для страны вряд ли была своевременной.

В конце июня меня вызвали в кабинет С. К. Тимошенко, и там я после значительного перерыва в первые дни войны встретился со Сталиным. Он стоял за длинным столом, на котором лежали карты — только сухопутные, как я успел заметить.

— Как дела на Балтике? — спросил Сталин.

Я хотел развернуть карту Балтийского моря и доложить обстановку, но оказалось, что его в данный момент интересует лишь оборона Таллина и островов Эзель и Даго. Он спросил меня, нельзя ли вывезти с островов артиллерию, чтобы усилить ею сухопутные войска.

Я ответил, что шансов на успешную эвакуацию орудий береговой обороны мало. Они нанесут врагу больше потерь там, где установлены,— на островах.

Сталин согласился. На том разговор закончился.

Насколько помню, вопрос об артиллерии зашел тогда в связи с созданием оборонительной полосы в районе Вязьмы. Мы выделили туда два дивизиона морской артиллерии. Командующий артиллерией фронта Л. А. Говоров сам выбрал места установки орудий. Вместе с армейскими частями моряки готовились встретить врага.

Ставка и созданный 30 июня Государственный Комитет Обороны еще долго переживали организационные неполадки, неизбежные в период становления. В дальнейшем их организация улучшилась. У Ставки завязались более тесные отношения с командующими фронтами. Сталин внимательно прислушивался к их мнению. Все крупные операции, например Сталинградская, Курская и другие, подготавливались уже совместно с фронтами. Несколько раз мне довелось наблюдать, как вызванные к Сталину командующие фронтами не соглашались с его мнением. Нередко в подобных случаях он предлагал еще раз взвесить, продумать, прежде чем принять окончательное решение. Часто Сталин соглашался с мнением командующих. Мне думается, ему даже нравились люди, имевшие свою точку зрения и не боявшиеся отстаивать ее.

Центральный военный аппарат претерпел немало изменений и стал более гибким. Нашел свое место и Генеральный штаб, с которым Сталин считался. Без докладов начальника Генштаба не принимались никакие решения.

Почему же все-таки столь трудно складывалось управление боевыми действиями на фронтах в начале войны?

Мне думается, потому, что не было четкой регламентации прав и обязанностей среди высоких военачальников и высших должностных лиц страны. А между тем именно они должны были знать свое место и границы ответственности за судьбы государства. Ведь в ту пору мы были уже уверены, что в предстоящей войне боевые операции начнутся с первых же ее часов и даже минут. В этом убеждал нас опыт и первой мировой войны, и события в Испании, и главным образом начавшаяся в 1939 году вторая мировая война.