Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Не лучшее впечатление производят и традиции западной демократии: во время парламентских выборов во Франции соперники пускают в ход шантаж, слухи, прямые оскорбления. В Париже весной 1902 года он видел, как «le peuple souverain», державный народ, избирает себе правителей.

«И все, ищущие власти, почета или наживы, все, желающие „поправить свои дела“, рассказывают все, что они знают друг про друга.

Кандидаты-депутаты, правда, сами не дерутся.

Награждают друг друга пинками, зуботычинами и затрещинами нанятые для этого „камло“, играющие роль народа, восторженного или негодующего, на собраниях, где кандидаты произносят речи к избирателям» [964] .

Щедринский образ «республики без республиканцев, с сытыми буржуа во главе» проступает в фельетонах «Первый дебют» и «Эмбер». В палате депутатов Дорошевич встречает упомянутого еще автором «За рубежом» Бодри д’Ассона, продолжающего, как и двадцать лет назад, кричать: «Долой жидов! Долой франк-масонов!» Это несомненный прямой предок российского помещика Маркова-2-го, который вот-вот взберется на трибуну Государственной Думы.

«Европейское общественное мнение»? Это выражение способно вызвать только саркастическую усмешку. Одиннадцатый международный конгресс мира собирается в столице княжества Монако Монте-Карло, «среди игроков и кокоток <���…> будут защищать человеческую жизнь там, где случается по 400 самоубийств в год, где этим только и живут». Не случайно именно в «государство терпимости» проповедовать «идею всеобщего мира» ринулась «толпа лжеученых, лжеписателей, лжемыслителей», привлеченных «предложением удешевленного проезда, почти бесплатного пребывания, увеселений и триумфов» («Конгресс в вертепе», V, 157–158). Как это похоже на нынешние разнообразные тусовки с теснящимися у столов с дармовой жратвой халявщиками. И как поистине бессмертно тщеславие «маленьких французских буржуа, немецких „советников“ в отставке, петербургских чиновников, взявших отпуск на 28 дней, помещиков чахлых и заложенных имений, хлебных комиссионеров с юга России», млеющих от восторга оттого, что на набережной в Ницце они могут раскланиваться с герцогиней Ларошфуко и графиней Латур, а за табльдотом в дешевой гостинице обсуждать их визиты и балы, о которых они узнают из газет. Можно сказать, что через столетие шагнул герой рассказа Дорошевича «Ницца» Жан Загогуленко, по паспорту «сын коллежского секретаря», сумевший случайно оказать мелкую услугу принцессе Астурийской (та забыла кошелек, и он одолжил ей в лавочке два франка на покупку открыток) и с той поры считавший, что «особые отношения» связывают его не только с нею, но и с другими представителями знатных родов Европы. Впрочем, все кончилось тривиально: «ничего не подозревавшая» принцесса вышла замуж за герцога, а Загогуленко «женился на дочери своей прачки» (V, 99–113). В одном ряду с этими героями и такой колоритный по-своему тип, как римский газетчик Контадини, пишущий о светской жизни под псевдонимом Розовый Дьявол. Читая его репортажи с упоминанием графов, маркизов, герцогинь, кардиналов и послов, можно было вообразить, что автор завсегдатай аристократических салонов. На самом деле он знает только дворецких, кучеров и лакеев титулованных особ, от которых и добывает информацию «для своей светской хроники». Поневоле задумаешься: «Какой хороший журналист погиб в этом лакее или какой хороший лакей погиб в этом журналисте?» [965] А вот русские туристы в Италии: восторженный поэт Пончиков считает, что «смотрит на мир глазами Нерона», циник Ситников прохаживается насчет Мессалины — «была бабец невредный», нудно «регистрирует памятники» учитель Благоуханский (рассказ «Рим») — эти типы вполне вписываются в галерею, начатую Иваном Мятлевым в «Сенсациях и замечаниях госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже», по-своему продолженную Николаем Лейкиным в «Наших за границей».

Несколько очерков Дорошевич посвятил набиравшей силу итальянской мафии. Ее гнездо, Сицилию, он назвал «Сахалином Средиземного моря». Задающее здесь тон всей жизни преступное сообщество, члены коего именуются galantuomi, «благородными» (в России, замечает автор, «их называли бы просто кулаками»), тесно связано с враждующими между собой феодалами-синьорами и извлекающей свою выгоду из этих конфликтов местной властью. Сицилийский крестьянин вынужден за высокую плату брать землю в аренду у «кулаков», которым в свою очередь сдают свои латифундии синьоры. Поэтому сколько бы он ни трудился, сколько бы ни давало «сказочное плодородие почвы», он обречен быть жалким, голодным бедняком, не имеющим «не только собственной земли, но и собственного угла, где приклонит голову». Это причина того, что «один из самых цветущих островов земного шара» погружен в «самую ужасающую, самую поразительную нищету в мире» и не менее ужасающий разврат, при котором на улицах Палермо «в массовом порядке» предлагают себя женщины и дети. Мафия проникла во все поры итальянского общества, она «имеет огромное влияние при выборах в парламент», «распоряжается всеми выгодными и влиятельными должностями», «имеет связи с бандитами», которым поручаются убийства неугодных конкурентов и чиновников. «К мафии идут за защитой. Мафия судит. Мафия превратила жизнь в какое-то арестантское существование». И вот доведенный до крайности «сицилийский народ в свою защиту выдвинул разбойничество». Дорошевич говорит, что это «явление чисто экономическое», когда «человек, не выдержавший гнета окружающей жизни, если у него есть смелость, уходит в горы». Невиданный парадокс: сицилийская банда берет на себя «охрану порядка» в определенной местности. Тем не менее, бандиты вынуждены сотрудничать с мафией, быть ее, так сказать, вооруженным отрядом. Вообще «в разбойническом деле» на Сицилии заинтересованы самые «разнообразные классы». Поэтому, «разбойник неуловим там, где в числе его сообщников состоит даже комиссар полиции» (V, 255–258, 262, 267, 269–275). И все-таки бандит в глазах населения — это герой, фигура романтическая. Темнота и невежество населения Сицилии в значительной мере связаны с «фанатичным духовенством, захватившим в свои руки всю духовную и умственную жизнь простого народа», утверждающим «в школах, что земля недвижима, что изобретатель оспенной прививки был еретик и что дьявол говорит на французском языке». Католическая церковь ничего не делает, чтобы «развить» народ, «пробудить в нем желание хоть жить по-человечески, не в такой удушающей грязи, смраде и вони» (V, 278–280). И вместе с тем любое проявление общественной жизни она обращает себе на службу. «Демократический союз», журнал «Социалист», другой «оппозиционный журнал, недовольный подчинением Сицилии и трактующий ее как самостоятельную страну», наконец, «республиканский журнал», проповедующий «итальянскую республику, единую и неделимую», — все эти «разные» издания выходят «под покровительством папы». Ибо в мире по всем вопросам есть только один авторитет — папа.