Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Зайдите на минуту в канцелярию, пока сменяют лошадей. До дома по тракту три версты, но это крутой подъем, он очень утомляет. А пока я поговорю по телефону.

В опустевшей канцелярии не было никого, кроме фельдфебеля и дежурного писаря.

– Кулаков, я привез к нам дорогую гостью, дочку нашего нового начальника бригады. А что трубачи, почитай, уже все спят?

– А я их враз подыму. Для вас они всегда рады, и днем и ночью. Осишвили! Гайда на перевал!

– А мы уже готовы, все, сколько ни будет. Как увидали командира, решили, будем играть всю ночь.

– У телефона подпоручик Коркашвили. Иван Тимофеевич, что прикажешь?

– Петя, я привез редкую гостью. Организуйте там с Ивановым все как следует, не беспокоя Александру Александровну, а трубачи уже пошли на перевал. А кто там еще у нас? Сико? Попроси его пригласить всю нашу молодежь, будем праздновать прибытие дорогой гостьи. И попроси Алю к телефону.

– Зайка, это ты? Как ты скоро обернулся!

– Сейчас перепрягу коней, буду через несколько минут, везу тебе милую гостью, Ольгу Петровну Постовскую, она рядом со мною у телефона. – Последнее я прибавил, чтобы моя Алечка не «пришла в отчаяние» от неожиданности. – Ты ни о чем не волнуйся, все уже готово для ужина… Уже подают лошадей. Ну, с Богом!

– Олечка, собрались к нам… Как это мило! Гадкий Зайка, не предупредил меня…

– Ах, Алечка, все произошло так неожиданно. Я и не думала, как очутилась в вашем доме. Все это как сказка!

– А вы не волнуйтесь, Александра Александровна, – успокоительно говорил Коркашвили. – Все будет как нельзя лучше, даже землянику достал. Ступайте переодеться, сейчас придут гости.

В передней уже слышались глухие звуки инструментов и стук передвигаемых пюпитров. Когда наши дамы в вечерних туалетах показались в дверях зала, где уже гремели стульями приглашенные, Осишвили грянул артиллерийский марш… Импровизированный ужин превзошел все ожидания. Невозмутимый Иванов всегда имел все наготове «на всякий пожарный случай», а когда откупорили кахетинское и появилось шампанское, толумбаш [105]провозгласил первый тост за нашу дорогую гостью – раздалось «Алаверды», аккомпанируемое музыкой, а затем юные кавказцы запели куплеты в честь гостьи на старинный мотив: «Тионет вардиано, Тамар нопо садиано» (расцвела в Тионетах роза, явилась туда царица Тамара) и в честь хозяев: «Чья хата всех светлее, хозяйка всех щедрей, чья шашка всех острее, скакун всех чей быстрей» (бжедугская боевая песнь), «Пью вино, воды не пью – лишь тебя одну люблю», «Когда вижу балкон белый, сердце бьется еле-еле» – и прочую милую чепуху, которая так скрашивает кавказскую пирушку… Раздвинули столы, начались танцы. А под конец загремели урначи, и под их дикие звуки вылетел молодой красавец Тушин, случайно забредший сюда на огонек за стаканом вина и ломтиком баранины…

При первой же встрече со мною ген. Постовский рассыпался в благодарностях.

– Вы сделали с моей дочуркой что-то невероятное… Правда, правда, она приехала вся в синяках в результате всех этих кавалькад, даже еще более похудевшей, но полная жизни и в восторге от всего пережитого. Впечатления лились из нее как из ведра, только и слышались имена всех ваших офицеров. От вашей Алечки она в восторге, не знает, как и благодарить ее за удивительную заботливость о ней.

Однажды, совершенно неожиданно, под нашими окнами показалась целая толпа горцев с копьями, щитами, мечами и даже с кольчугами. Это были мои закадычные друзья-хевсуры, проведавшие о моем появлении в Гомборах. Их привел мой верный спутник Гага Циклаури. Ужас Али перед толпой дикарей скоро сменился искренней симпатией. Гага, поселившийся близ перевала, потом часто приходил навещать нас. Он часто с любовью всматривался в мои черты:

– Вот, – говорил он, – тогда был у тебя ус тонкий, как бровь, а теперь даже стал с бородой. А помнишь, как ты полез на крутой скала и тебя увидела дочка с другой стороны ущелья, бросилась на колени и стала молиться – и вдруг видит: ты уже на вершине, перекрестился и ударил шашкой о скалу три раза. Чуть-чуть ты не пропал тогда.

Как-то раз он пришел поздней ночью. В каждой руке он нес по маленькому медвежонку, величиной с крысу. Бедняжки сразу набросились на подогретое молоко, которое Алечка давала им из импровизированной соски, сделанной из намоченного хлеба, завернутого в тряпку. Сейчас же за ними прибежал командир дивизиона и выпросил их себе.

– Ведь я один-одинешенек, – говорил он, – а теперь нас будет трое.

Как только он достал для них соску, мы передали ему обоих. Они росли не по дням, а по часам, но оставались все время ручными, сосали ладонь каждому, кто только ее протягивал, сверкая крошечными, как бисер, глазками. Вместе с Кожиным они ходили в лагерь, где постоянно катались, как с горки, с солдатских палаток и крали, где только находили, мед и сладости.

Апофеозом всех наших достижений являлся домашний театр. Вначале приходилось репетировать с каждым в отдельности. Но с течением времени появились настоящие артисты, двое из них работали впоследствии на провинциальной сцене. В хоре певчих открылись великолепные голоса: первый тенор, Филоненко, пел раньше в хоре Архангельского; другие прекрасно разбирались в нотах. Балалайкам и мандолинам было отведено второстепенное место. Хор трубачей, увеличенный до 20 инструментов, открывал спектакль и заканчивал его балом. В качестве интермеццо служили характерные танцы и номера «любимца публики, мага и волшебника М. Глизера» – надо было видеть общий восторг, когда два здоровенных кузнеца дробили на его груди 19-пудовый камень или когда он босиком поднимался на пирамиду отточенных как бритва шашек. Бал открывался вальсом адъютанта с командиршей, после чего оставался лишь дежурный офицер, прочие приглашались к нам на ужин. Во все время не было ни одного инцидента.

Но все это было только развлечением. Строевая работа шла по часам. С утра я уже слезал с моего молодого, только что сповоженного коня и пускал машину в ход.

Обучение верховой езде я взял в свои руки, гоняя по пяти смен в сутки, так как езде обучались все, даже новобранцы. Мало-помалу некоторые смены я передал Кулакову. Подготовленные в Петербурге наводчики руководили обучением материальной части, каждый с прислугой своего орудия, под общим руководством артиллерийского техника. Сложные упражнения по наводке с контрольным прицелом я обошел тем, что предложил технику вставить отрезок трехлинейной винтовки в выхолощенный снаряд; номер стрелял из своего орудия, как пехотинец с помощью прибора для стрельбы дробинкою из винтовки. Этим сразу постигается секрет мертвого хода – а их было восемь в механизмах орудия, лафета и дистанционной трубки. Тайна, не поддававшаяся никаким теоретическим объяснениям, – и с этим становились излишними все контрольные приборы.