Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Спасибо, родные! И я вас не забываю. Я заказал 525 маленьких фотографий в кавказской форме и с Георгием. Передай каждому на память.

– Все думали, что вы помрете. Больно уж вы себя не жалели.

– А офицеры?

– Все шлют привет. Теперь ведь и Кулакова произвели в поручики. Дзаболова представили в офицеры.

– А поручик Коркашвили?

– Уже произведен в штабс-капитаны.

– Не написал мне?

– Никак нет. Только вот господа офицеры послали вам телеграмму с получением Георгия. А орден командир дивизиона заслал в Киев, когда вы его еще получите!

Я получил его только перед самым отъездом на позицию.

Коркашвили не писал мне по понятными причинам. Когда меня унесли из боя, никто не верил в мое выздоровление. Через несколько дней, уже в лазарете, Алечка принесла мне его письмо.

– Смотри, что мне написал Петька! Да он с ума сошел!

Я давно уже видел все, что происходило в его душе. Перед выходом в поход Аля была с ним сердечнее обыкновенного.

– Милый Петя, – говорила она ему, – вы знаете нашего командира. Себя он не жалеет, он грудью стоит за своих… В нем ваше счастье, и честь, и слава вашей батареи. Ради всего святого, ради вас самих, ради меня… берегите его, не дайте ему стать жертвой своей удали.

С тех пор во всех боях я замечал, что в его душе происходила борьба. Если командир будет убит, быть может, в первом порыве отчаяния она бросится к нему в объятия… И вот всякий раз, когда мне предстоял выбор между бесславным бездействием и безумной опасностью, он являлся ко мне.

Это живо напоминало мне шотландскую балладу:

Я уже заранее знал его ответ, тождественный с ответом оруженосца.

Но когда начиналось сраженье и снаряды засыпали мой наблюдательный пункт, неожиданно появлялся Коркашвили и умолял меня уступить ему свой пост. Но Бог меня хранил, подо мной убивали коней, засыпали меня осколками, но я оставался цел… до последнего случая, когда с 300 шагов расстояния я получил пулевые раны… Теперь, казалось, для него наступил желанный час. Письмо его было написано в огненных выражениях. Наконец-то судьба посылает ему награду за тысячу страданий, которые он выносил молча! Одно слово, и он прилетит к ней!

Я часто вижу его во сне и всегда в одном и том же виде. Милый Петя, сколько раз я думал о тебе, вспоминал тебя, сколько раз видел тебя во сне. Я спешу обнять его… и просыпаюсь.

Но все-таки это письмо поразило меня, как неожиданный удар кинжала…

Дни быстро сменялись днями. С фронта стали приходить более утешительные известия. Неслыханное отступление Русской армии закончилось. У власти стало деловое, патриотически настроенное министерство. Наши заводы и фабрики стали вырабатывать колоссальное количество снарядов. Кружным путем, через Владивосток, через Романовск на Белом море стали прибывать огромные запасы вооружения… Во главе армии стал сам Государь… Еще одна великая держава – Италия – присоединилась к Атланте – все, казалось, сулило желанный успех.

Но то, что не видели или не хотели видеть другие, для меня было уже ясно… Была нарушена «белая линия» – убиты, искалечены, ранены те офицеры и солдаты, в которых держался дух армии – те чувства, без которых, как тело без души, начинает разлагаться ее безжизненный организм. Последние кадры, увлеченные надеждой на близкую победу, погибнут в целом ряде бесцельных атак, и тогда…

Однажды, вскоре по прибытии в лазарет, я проснулся в слезах. Я отчетливо видел во сне смерть Гургенидзе, доблестнейшего офицера 2-го Кавказского стрелкового полка, который во всех боях после Сувалок фактически командовал своим полком. Сменялись командиры батальонов, полк переходил из рук в руки, штабные офицеры делали на нем карьеру, уходя на тыловые должности, – но пока тихий и незаметный, но твердый и хладнокровный Иван Константинович оставался в строю, полк выходил сухим из воды и творил невозможное. Последний резерв был Гургенидзе и полурота его пятой роты. «Что будем делать? – спрашивал командир полка. – Ничего не поделаешь, надо восстанавливать положение… Болигловка, давай набалдашник!» Он напяливал на свою облысевшую голову теплый колпак и шел водворять порядок и спокойствие на прорванном участке…

– Не хотите ли взглянуть на «Инвалид»? – спрашивает сестра. Я развертываю газету, и сразу же мне бросается в глаза:

«Убитый, исключается из списков 2-го Кавказского стрелкового полка, штабс-капитан Иван Гургенидзе»…

Уже поднявшийся, встретил на улице одного из бывших солдат, произведенного только что в подпоручики. А затем его простой рассказ дополнил командир полка полковник Лобачевский. Под Якобштадтом их бросили в атаку на непроходимое болото, защищенное немецкими пулеметами. Боевой частью, как всегда, командовал Гургенидзе… Он протестовал, Лобачевский горячился… Штаб настаивал.

– Меня расстреляют за неисполнение приказания, ступайте, ступайте, – настаивал Лобачевский по телефону. – И вот, – говорил мне Лобачевский, – мне приносят телефонограмму: «Доношу, что я убит и службу Его Императорского Величества нести не могу.

Штабс-капитан Гургенидзе». Я бросился на место. Пуля пробила ему голову, но он еще дышал. Мне показалось, что он еще глядит на меня с упреком. Телефонограмму он передал перед тем, как двинулся в атаку… Это я убил его!

С тех пор как я получил возможность отлучаться в столицу, я стал употреблять все силы на то, чтобы открыть глаза тем, кто мог бы принести пользу армии.

Каждый «спасал Россию» по-своему. Каждый объяснял по-своему, почему блестящие успехи на Австрийском фронте и на Кавказе привели к тому, что Германия при полном бездействии союзников обрушилась на Русскую армию, которая истратила последние боевые запасы на спасение Западного фронта.

Поглощенные пространством и самоотверженными усилиями армии, германцы остановили свой натиск. Они поняли, что с Россией не справиться, и снова бросились на Западный фронт. Поняли и союзники, что Русская армия без снарядов и патронов не может облегчить их положение, что блокада Дарданелл, открытие которых было гарантировано Англией, делает подвоз их невозможным, и что надо прийти навстречу России в ее отчаянных усилиях организовать подвоз через только что оборудованный Мурманск и через Владивосток. «Деловое» министерство добилось колоссальных успехов в заготовке снаряжения и завалило фронт боевыми припасами. Но было упущено из виду нечто, едва ли не самое главное.

Со школьной скамьи все повторяют известный афоризм Наполеона, что на войне дух дает 3/4 успеха, а остальное всего 1/4. Но почему-то считается, что дух этот со времен Бородина и Полтавы составляет неотъемлемую часть нашей армии, и заботятся лишь о материальной стороне дела.