Александр Бобров - Иосиф Бродский. Вечный скиталец

Бродский – «не наш», а Петербург не его, России – нет, а есть «отечество белых головок», «равнодушие», где надо говорить не по-русски, а на «зонной фене» в «мокром космосе злых корольков и визгливых сунявок». И звучит печально лира поэта:

Порок и добродетель, грех и благословение, все суета, не прибывай ни в чем.

Мир Бродского-поэта – «неизвестно, какие берега», откуда он, в «бесцветном пальто», шлет свои поэтические приветы друзьям и знакомым. Интересно было бы узнать, кто или что сформировал «мир Бродского-поэта», такой отчужденный от России и враждебный? Отвечаем: война, блокада, мрак сталинщины, когда страх вползал в душу каждого, семилетняя средняя школа, которую будущий поэт оставил в 1955-м. Затем многочисленные работы: фрезеровщиком, смотрителем маяка, кочегаром в котельной, санитаром в морге, внештатным корреспондентом газеты «Советская Балтика», коллектором в экспедициях, фотолаборантом, грузчиком, техником в котельной и т. д. Нигде подолгу не задерживаясь, за короткое время сменил 13 мест. Много путешествовал. С 1959 г. стал сочинять и переводить с подстрочником с английского, испанского, польского. Стихи получались корявые, нескладные, «спящие парантеле». Вот образчик таких стихов «новой этики»:

Еще очень далеко до «Шекспира наших дней»! С поэзией не получается – перешел на похабщину, лихую и необузданную:

Или еще:

Думаю, не всякий решится поставить эти порностишки в один ряд с поэзией, а тем более с поэзией будущего Нобелевского лауреата. Однако поставили. Поэтический авторитет Иосифа Бродского не только неприлично раздут, он целиком мифилогема небрезгливых и безудержных к саморекламе «Граждан Мира»! «Я не стал ни дураком, ни нытиком. Просто мое субъективное восприятие атрофировалось до стадии хамства, перед моим мысленным взором, – писал Иосиф Бродский, – встают космические пространства и, время от времени, испитая рожа гиганта слова Олега Шахматова (друга Бродского. – Ю.Б. )… Имеющая форму чемодана планета продолжает вертеться вокруг второстепенной звезды, и мы – мироздания – подобно пресловутым атомам беспорядочно движемся и оседаем на ее обшарпанных и помятых боках». (Из письма И.А. Бродского к «Джефу», от 16 апреля 1959 г.). «Я уже долго и мудро думал насчет выбраться за красную черту. В моей рыжей голове созрела пара конструктивных решений. Откровенно говоря, ратуша муниципалитета в Стокгольме внушает мне больше добрых мыслей, чем Красный Кремль». (Из дневника И. А.Бродского 1950—1960-е гг.). «Плевать я хотел на Москву! Чтобы ни случилось, держите на Запад», – такие высказывания характерны для смятенного мироощущения начинающего поэта-диссидента, разочарованного во всем, да к тому же сознательно избравшего не только антитоталитарный, но и вообще антинациональный код для своего творчества. Это мучительно больно и сложно для индивидуума, ибо порождает комплекс неполноценности. Отсюда трагедия Иосифа Бродского, как будущего художника неизвестно какой литературы. Отсюда и ущербные темы «русских» стихов Бродского 1959–1963 гг. – одиночество, оторванность от жизни, узкий мирок обывателя, богоискательство, мистика. На русском языке о родине и народе он говорит сквозь зубы, с иронической издевкой (поэма «Шествие»), мечтает «о родине чужой», куда когда-нибудь уедет. В то время Иосиф Бродский сближается с поэтами Д. Бобышевым, А. Нойманом, Е. Рейном, посещает кружок индийской философии Александра Уманското. «Такова была компания… Круглых дураков окружали дураки поменьше (Гунусов, Восков-Гинзбург, Панченковы, Шахматов), девочки и мальчики, которые, раскрыв рот, слушали все, что преподносилось. Им льстило, что они могли войти в очень избранный круг. Здесь часто назойливо повторяли слова «черные люди». «Черными людьми» называли тех, кто существовал за пределами духовного болотца, кто работал, мечтал, учился и ни в грош не ставил ни философию йогов, ни разглагольствования обносившихся умом личностей. «Сверхмонизм! – кричал Уманский. – Я создал наивысшую философию». (…)

Поэт дает интервью на фоне Капитолия

Йоги, литературные «диспуты», анекдоты – все это лежало на поверхности, составляя лишь скорлупу ядовитого ореха. Сердцевиной была ненависть. Ненависть называли «великим йоги». Ненависть к своей стране, к ее народу, к социализму, к труду, ко всему тому, что близко и дорого обычному советскому человеку»…

PS.

В общем, позиция академика – ясна. Яков Гордин опубликовал разгромную статью-опровержение, но наиболее ценной мне показалась одна фраза из нее: «Вообще, если говорить о мелочах, то в труде академика много забавных курьезов. Так, он называет «другом Бродского» Владимира Соловьева, литератора, живущего в Нью-Йорке, которого Бродский терпеть не мог. Бегунов, очевидно, считает, что все русские литераторы, живущие в Нью-Йорке, – друзья. Это заблуждение».