Аарон Хотчнер - Папа Хемингуэй

И все-таки я уверен, что Адриана Иванчич — лишь четвертая часть образа Ренаты, как точно отмечал и сам Эрнест.

Эрнест снова вернулся к обсуждению африканского сафари.

— Антонио и Кармен увидят Африку — это будет замечательно. Как ты думаешь, Антонио не испугается, если узнает, как в прошлый раз я не мог четыре дня избавиться от клеща на члене? Были опробованы все местные средства — и поджигание задницы клеща, и растирание львиным пометом. Ничего не помогало. Я даже пробовал вытащить его щипцами. Наконец, Филип Персиваль, наш Белый Охотник, посоветовал задушить клеща в свечном воске. Мы накапали на него кучку воска, и это сработало. Такое лекарство вы никогда не отыщете в «Медицинском справочнике» Блека.

Когда мы ехали в машине, Эрнест показывал нам, где происходили сражения времен Гражданской войны. Он помнил число батальонов, какое оружие использовали солдаты, особенности стратегии различных военачальников.

Из придорожной канавы вылетела куропатка и оказалась прямо перед нашей машиной. Эрнест, вытянув руку, прицелился и выстрелил. Он часто так упражнялся.

— Ты попал, милый?

Эрнест утвердительно кивнул.

— Самые лучшие уроки охоты на птиц я получил у своего отца. На всю охоту он давал мне только три пули и разрешал стрелять только в летящую птицу. У него везде были шпионы, поэтому я не мог соврать.

Ты знаешь, что профессора в своих ученых трудах описывают мое несчастное детство и утверждают, что оно во многом обусловило темы моих книг. Боже мой, я не помню в детстве ни одного дня, который можно было бы назвать несчастным! Да, я не был хорошим футболистом, однако разве из-за этого можно быть несчастным? Зуппке ставил меня центровым, но я никогда не понимал счет — перепрыгнул через третий класс и так никогда и не узнал ничего о числах. Я просто смотрел на лица друзей по команде и угадывал, у кого окажется мяч. Меня называли тормозом. Я хотел играть в защите, но они знали лучше, куда меня ставить. Там был один парень, который каждый день на протяжении двух лет бил меня после игры в раздевалке, но потом я вырос и, в свою очередь, врезал ему как следует, на этом история и закончилась.

В Чикаго, где можно выжить, только если у тебя крепкие кулаки, один тип вытащил перо…

— Что, милый?

— Вытащил нож и порезал меня. Мы схватили его и скрутили ему руки так, что хрустнули кости. Таков Чикаго. А затем, джентльмены, идет Канзас-Сити. В отличие от того, что пишут профессора в своих исследованиях, моим первым заданием в «Канзас стар» было найти пропавшего репортера в одном из питейных заведений, отправить его протрезветь в турецкие бани и доставить к машинистке. Так что, если профессора действительно хотят знать, чему я научился в «Стар», так вот этому — как приводить в чувство ребят, окосевших от выпивки.

Но высокоуважаемые ученые мужи не хотят принимать это во внимание. Надев свои мантии Йейля, Принстона и Нью-Йоркского университета, они загружают мои сочинения в свой «Искатель символов», представляющий собой нечто среднее между счетчиком Гейгера и китайским бильярдом. Или пускают в дело портативные индикаторы стремления к смерти, которые, помимо прочего, регистрируют комплексы разных видов, сертифицированные и нет. Потом они задают мне серьезные вопросы о символике и стремлении к смерти, а о результатах своих серьезных исследований читают лекции и делают доклады, посвященные проблемам Серьезной Литературы. Но поскольку я отвечаю им, используя бейсбольную терминологию, являющуюся гораздо более точной, чем литературная, им кажется, что я не принимаю их всерьез. Мистер Хемингуэй, прокомментируйте сублимированное стремление к смерти в романе «И восходит солнце». Ответ: Я сублимировал его точно так же, как это сделал Уитни Форд, передавая мяч Теду Уильямсу. Мистер Хемингуэй, вы согласны с теорией, утверждающей, что во всех ваших произведениях живет один и тот же герой? Ответ: А что, Йоги Берра подавал крученые подачи? Мистер Хемингуэй, какова символика покалеченной руки Гарри Моргана, покалеченной кисти полковника Кантуэлла и покалеченных гениталий Джека Барнса? Ответ: Сложите их вместе, добавьте покалеченные ноги Микки Мантля, хорошенько размешайте и, если они не наберут четыреста очков, пошлите их играть в декейтерском «Минотавре».

Марио решил сделать остановку в небольшом городке, чтобы заправиться, а мы зашли что-нибудь выпить в кафе у заправочной станции. В зале было множество мужчин в черных беретах. Некоторые резались в домино, а другие просто глазели на игроков. Пол был ужасно грязный, а на занавеси у входа сидела целая армия мух.

Выйдя из кафе, Эрнест рассказал мне несколько охотничьих историй. Он вспомнил, как, вернувшись на корабле из Европы (тогда он был в весьма плохом состоянии), принял участие в соревновании по стендовой стрельбе и победил, попав в сорок птиц.

— Во время стрельбы я мог видеть только сплошное пятно, но я знал, что глиняная мишень не может двигаться так быстро. Вот почему, как только я попал в Нью-Йорк, сразу же записался на прием к глазному врачу. Тогда-то у меня и появились первые очки. Я вышел от врача, надел их и вдруг увидел все окружающее так ясно, как никогда раньше в жизни. Меня от этого даже стало мутить. Я был всего в квартале от Боба Бенчли, поэтому тут же пошел к нему, и мы надрались, как последние свиньи, но зато тошнота прошла.

— Боже мой, я забыла свою сумочку! — прервала его воспоминания Мэри. — Назад! Марио, ради Бога, поворачивай назад!

Марио развернулся, а Мэри, тяжко вздыхая, стала объяснять, что оставила свою сумочку на столе у входа в кафе. Там лежали паспорта Мэри и Эрнеста и все их деньги — две тысячи долларов чеками и полторы тысячи наличными, а кроме того, ее драгоценности.

— Господи, Папа, прости меня! — сказала Мэри. — Как глупо! Хотч фотографировал нас, и я положила сумочку там… Жуткое место! И эти типы!

— Ну что ж, — как-то слишком спокойно произнес Эрнест, — давайте помолчим и вознесем молитвы всем святым, которых знаем.

За все время обратного пути, на который у нас ушло около получаса, никто не промолвил ни слова. Добравшись до деревни, мы заметили небольшую группу людей у входа в кафе. В дверях стоял полицейский, стороживший сумочку, — она действительно лежала на столике, именно там, где Мэри ее и оставила.

Когда мы уезжали из деревни, Эрнест сказал:

— Ну вот, сенатор Маккарти, теперь вы понимаете, почему мы сражались здесь в бригаде Линкольна?

Отель «Филипп II» построен на холмах Эскориала, откуда открывался замечательный вид вплоть до Мадрида. Это была поистине золотая панорама — золотые пшеничные поля, деревья в осеннем золоте и крыши домов, позолоченные испанским солнцем. Эрнест чувствовал себя в отеле, как в надежно защищенной крепости. Казалось, здесь Гойя был архитектором, а Веласкес — садовником. Вы выходите на балкон своего номера и с наслаждением вдыхаете свежий горный воздух — чистый и холодный, как струи горного водопада. А внизу простирается долина. До вас доносятся звуки — это рабочие обтачивают камни для строительства домов. Орлы, соколы и любопытные аисты парят, опираясь распростертыми крыльями на мощные потоки воздуха. Есть такая старая испанская пословица: «Ветер с Эскориала не задует свечу, но может убить человека».