Аарон Хотчнер - Папа Хемингуэй

В воскресенье после полудня мы с Эрнестом смотрели футбол по телевизору и стреляли по мишеням во дворе. А вечерами по пятницам Эрнест принимал своих приятелей, которые собирались смотреть бои. Эрнест был букмекером, собирал ставки и выплачивал выигрыши, все подробно записывая в специальную тетрадочку. Он прекрасно разбирался в боксе и во время боев со знанием дела комментировал удары. Во время боя между Джином Фулмером и Слайдером Уэббом Эрнест, болея за Уэбба, в какой-то момент воскликнул:

— Вот! Наконец он выдал свою одноударную комбинацию!

Эрнест следил, чтобы бокалы его друзей не пустовали, а после боксерских переживаний всех ждала отличная еда и душевный разговор — возникала та же сердечная атмосфера, которая всегда была в его кубинском доме.

Но среди всех радостей жизни был один неприятный момент, который сильно угнетал Эрнеста. Мысль об этом мучила его и в день моего приезда, и позже. Недалеко от Кетчума в городке Хейли была католическая церковь, а ее настоятелем служил отец О’Коннор, очень милый и обаятельный человек. Он навестил Эрнеста почти сразу после его появления в Кетчуме, и в результате этого визита Эрнест сделал пожертвование церкви на ремонт крыши. Эрнест считал, не без оснований, что таким образом выполнил все годовые обязательства перед церковью, но спустя месяц отец О’Коннор снова появился в доме Хемингуэев с просьбой, которую Эрнест расценил как выходящую за рамки. О’Коннор просил Эрнеста приехать в церковь и встретиться с сорока старшеклассниками, которые каждую неделю приходили в приход. Эрнест просто остолбенел. Он страшно разозлился и попытался отказаться, но священник в конце концов все-таки уговорил его прийти в церковь и не читать какую-то речь, а просто ответить на вопросы ребят.

Эрнест думал об этом мероприятии каждый день.

— Почему человек, давший деньги на починку крыши, должен еще и выступать перед публикой с речью?

— Тебе совсем не надо произносить речь, дорогой, — говорила Мэри, — ты будешь просто отвечать на вопросы.

— Вот когда ты так стоишь перед людьми и что-то говоришь — это и есть речь.

Эрнест, насколько я знал, только один раз выступал перед публикой — это было в 1937 году, когда, вернувшись из Испании, он участвовал во Втором Американском конгрессе писателей, проходившем в Нью-Йорке в Карнеги-холле. Конечно, периодически он общался с репортерами и журналистами, но в таких случаях он мог говорить свободно, особенно не задумываясь о гладкости речи, да и во всех отношениях это было совсем по-другому. Но в данной ситуации планировалось нечто довольно официальное, все должно было происходить в церкви, под наблюдением священника. Каждый Божий день Эрнест безумно страдал, думая, как это все произойдет. Он волновался из-за своего горла, боялся, что ему может отказать голос, что не сможет найти общий язык с подростками, что они лучше знают его книги, чем он сам — ведь «я не перечитывал собрание моих сочинений с тех пор, как оно было составлено, — и не собираюсь этого делать».

Когда же этот день все-таки наступил, разразилась настоящая снежная буря, и мы с трудом двигались по занесенной снегом дороге. Пока я медленно вел машину, Эрнест тихо сидел, глядя вперед и храня скорбное молчание. Наконец мы прибыли в Хейли, и, проезжая «Снаг бар», любимое питейное заведение Эрнеста, я спросил его, не хочет ли он выпить по стаканчику. Однако он отказался, сказав, что предпочитает выступать всухую.

Нас ждали школьники — юношей примерно столько же, сколько девушек, — средний возраст которых оказался около шестнадцати лет. Они сидели на скамьях в напряженных позах и выглядели так же испуганно и скованно, как и сам Эрнест. Отец О’Коннор предложил Эрнесту присесть и попросил всех чувствовать себя свободно, и уже через несколько минут Эрнест и ребята расслабились, и им явно стало хорошо друг с другом. Мэри попросила меня делать записи во время встречи, поскольку она в тот день была простужена и не смогла поехать с нами. На следующий день Эрнест просмотрел мои заметки и сделал несколько поправок и дополнений. Вот как проходил тот вечер с ребятами из Хейли.

Вопрос:Мистер Хемингуэй, как вы начали писать?

Ответ:Мне всегда хотелось этим заниматься. Я писал заметки в школьной газете, и моя первая работа была связана с сочинительством. После школы я уехал в Канзас и начал работать в газете «Стар». Это была ежедневная рутинная работа газетчика. Кто кого пристрелил? Где и что рухнуло? Когда? Как? Но никогда — почему? Правда, никогда.

В:По поводу вашего романа «По ком звонит колокол». Я знаю, вы были в Испании, а что вы там делали?

О:Поехал писать о Гражданской войне для Объединения североамериканских газет. Я доставил в Испанию несколько санитарных машин и отдал их республиканцам.

В:Почему вы были на стороне республиканцев?

О:Я видел, как все начиналось. Я был там, когда король Альфонсо бежал из Испании, видел, как создавалась конституция. В Испании рождалась последняя республика Европы, и я поверил в нее. Я был убежден, что республиканцы обязательно победят в войне и построят нормальное демократическое государство. В войне участвовали разные люди, из разных стран, но, хорошо зная испанцев, я был уверен, что, когда война закончится, они избавятся от всех иностранцев. Они не терпят, когда ими правят чужие.

В:Какое образование вы получили?

О:Я окончил среднюю школу в Оук-Парке, штат Иллинойс. А потом вместо колледжа пошел на войну. Когда же вернулся домой, было уже слишком поздно учиться. В те годы еще не было солдатского билля о правах [21] Государственная программа, благодаря которой американские солдаты, вернувшиеся со Второй мировой войны, получали средства на получение высшего образования, приобретение жилища и т. д. .

В:Когда вы приступаете к сочинению книг, например таких, как «Старик и море», как вы придумываете сюжет?

О:Я просто знаю, как ведет себя человек в той или иной ситуации. Знаю, что может случиться на лодке, в море, как приходится сражаться с рыбой, беру человека, с которым знаком двадцать лет, и представляю, как бы он повел себя в таких обстоятельствах.

В:Как вы выработали свой стиль? Руководствовались ли вы коммерческими соображениями, желанием угодить публике?

О:Попытаюсь ответить настолько полно, насколько могу. Мне всегда очень трудно писалось, я делал это довольно неуклюже, и именно эту неуклюжесть определяют как присущий мне стиль. В моих текстах легко увидеть ошибки и неловкости, а ученые специалисты называют это стилем.

В:Сколько времени вам требуется, чтобы написать книгу?