Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

Итак, в один прекрасный день все перипетии строительства многоэтажного жилого дома повышенной комфортности остались позади. На равных паях с родителями зятя мы приобрели для молодой семьи двухкомнатную квартиру. Я выбрал седьмой этаж, пользуясь правом председателя не участвовать в жеребьевке (считается, что этот этаж наиболее благоприятен для проживания). Однако обживать квартиру молодые не стали: слишком далеко от родителей (как мужа, так и жены). Был найден вариант обмена с максимальным приближением к нам.

Теперь было важно не упустить шанс получить автомобиль. В те годы «железный конь» входил в число самого желанного дефицита. Союзу архитекторов по жесткой разнарядке выделили всего несколько машин. Список без конца утрясали в условиях почти кулачных боев. С туго набитым кошельком мы с Женей направились в автосервис на Вар-шавке. В зале продаж стояло несколько автомобилей отечественного производства. И все выкрашены в самый неэстетичный цвет. Женя с грустным видом пролепетал:

– Мне стыдно будет ездить на автомобиле цвета детского поноса…

Мы поинтересовались у продавца, возможны ли новые поступления машин с другой окраской. Он возмущенно окрысился:

– Вы, видать, зажрались! И эти к вечеру разберут. Берите что есть!

Пришлось образумить Женю:

– Во-первых, дареному коню, если он даже железный, в зубы не смотрят. Во-вторых, цвет каждый человек воспринимает по-своему – в зависимости от собственной испорченности. Для одних – детский понос, для других – ясное солнышко или подсолнух.

Обратно по Варшавке мы с комфортом проехали на новеньком автомобиле. Он служил верой и правдой молодой семье многие годы – вплоть до начала в Москве невиданного транспортного бума.

Все складывалось, по скромным возможностям жизни тех лет, вполне благоприятно. Внучка подрастала, находясь в эпицентре общего внимания. Незаметно, в будничной суете и заботах, подкрался пятидесятилетний юбилей жены. Он был тепло отмечен в кругу родственников и близких друзей. Ничто не предвещало страшной беды. Она нагрянула спустя полгода после ее юбилея. Я ненадолго отлучился в ближнюю командировку – во Владимир. На второй день позвонил домой. Меня насторожил приглушенный и усталый голос жены. Следующий вечерний звонок остался без ответа. Ни свет ни заря я примчался в Москву. Жена лежала рядом с письменным столом без сознания… В больнице установили обширное кровоизлияние в мозг. Пять суток она находилась в коме. На отчаянную просьбу попытаться ее спасти в больнице Склифосовского мне с циничным безразличием ответили:

– Мы не намерены снижать показатели выживаемости за счет безнадежно больных.

Жена ушла из жизни холодным, слякотным, траурно-серым днем. Природа вместе с нами оплакивала невыносимо тяжелую потерю близкого человека. Но еще раз сработали связи: помощь оказали представители престижных организаций города. Моссовет удовлетворил ходатайство – и без бюрократической волокиты выделили еще один участок на Востряковском кладбище. И опять – удивительное совпадение! Могила оказалась почти рядом с местом упокоения бабушки Тани и ее многочисленной родни.

Тридцать лет назад наши молодые жизни переплелись в единый семейный узел. Долгие годы мы жили душа в душу. Не обходилось, конечно, без неизбежных мелких ссор. Но они были краткими и не притупляли наши глубокие чувства и привязанность друг к другу. Правда, к сожалению, не миновал нас серьезный кризис. Почти полтора года мы проживали раздельно. В тот критический период, вне брака, у меня появился сын. Я нарек его Семеном и дал ему свою фамилию – в память о рано ушедшем из жизни отце. Ценой тяжкого испытания мы с Доритой нашли в себе силы и мудрость для возвращения и взаимного прощения.

Последующие годы были умиротворяющими и спокойными. У меня хватило ума самокритично увидеть себя со стороны. Это помогло мне через внутреннее душевное покаяние перед женой и дочерью создать атмосферу семейного тепла, внимания и заботы. Я был уверен, что мы доживем до глубокой старости в полном согласии… К сожалению, у судьбы свой сценарий. Скоропостижный уход из жизни Дориты стал для меня незаживающей раной. Боль умножалась от чувства вины перед ее светлой памятью.

Чтобы отвлечься от тяжелых воспоминаний и мыслей, я еще больше окунулся в круговорот проектной деятельности, включая преподавательскую и лекционную стезю. Продолжались выезды за рубеж. Во время командировки в Монголию произошла встреча с одним из первых соискателей руки Яны в студенческие годы – Долгором Чайджолживом. Это он познакомил ее со своим сокурсником Матти, который впоследствии добился расположения сестры и завоевал ее сердце. Долгор в масштабе Монголии преуспел в качестве архитектора и стал почетным народным избранником. Мы с ним неоднократно общались в Улан-Баторе. Его профессиональные суждения и советы, основанные на глубоком знании монгольской специфики, были весьма полезными.

Почти ежегодно комфортабельный поезд, почему-то названный «Лев Толстой», уносил меня в Финляндию к сестре и ее мужу. Наша легкая на подъем троица была пропитана духом странствий. С легкой руки отменного водителя Матти нам неоднократно удалось посетить многочисленные города и заповедные места благополучных скандинавских стран. Незабываемые впечатления о совместных путешествиях яркими фрагментами врезались в цепкую память.

Наверное, высшая мужская мудрость, к которой следует стремиться, – это умение извиняться перед женщиной, когда она не права. У меня откровенную зависть вызывал спокойный, выдержанный и рассудительный характер Матти. Пожалуй, это национальная черта финнов. Матти никогда не перечил жене и, как правило, снисходительно отмалчивался. Исключение – реакция на замечания Яны во время вождения автомашины:

– Не нэрвничай меня, когда я за рулем!..

Постепенно Яна и Матти обросли друзьями. Их ровные, без словесных выкрутасов, уважительные отношения растянулись на десятилетия. Благодаря Яне удавалось преодолевать и языковой барьер между нами.

Тем временем в СССР закончилась эпоха Брежнева. Прошла череда пышных похорон Брежнева, Андропова и Черненко. Главой государства неожиданно был избран выходец из Ставропольской глубинки Михаил Горбачев. Новый генсек плохо выговаривал многие русские слова. Правда, редкое для главы государства обаяние и живой ум смягчали этот недостаток. Все чаще говорили о необходимости перемен…

Начался лихорадочный и хаотичный период непродуманных преобразований, основанных на либеральных иллюзиях нового генерального секретаря. Стихия перестройки стала рушить привычные рамки жизненного устройства. В древние времена мудрый историк Тит Ливий изрек: «Прошлое легче порицать, чем исправлять». В нашем случае решили иначе: полностью от него избавиться. Результат известен.