Клэр Томалин - Жизнь Джейн Остин

Затем Генри наблюдает, как она слушает рассказы брата о морской жизни, и ему хватает врожденного вкуса, чтобы оценить то, что он видит. Генри восхищается «невыразимой прелестью и терпением» Фанни, ее аккуратной прической и тем, как она, при всей ее занятости бесконечными поручениями тетушки, успевает поговорить с ним.

Только вот, не слыша ее, сами мы с трудом можем составить собственное мнение. Когда Крофорд сообщил ей о продвижении по службе ее брата Уильяма, после чего признался в своих чувствах, Фанни «до крайности огорчилась и несколько времени не могла вымолвить ни слова», а затем произнесла: «Прошу вас, мистер Крофорд, не надо. Пожалуйста, не надо. Подобный разговор мне очень неприятен. Я уйду. Мне это невыносимо». Когда он навещает ее в Портсмуте, где ему удается-таки завоевать ее расположение, то спрашивает ее совета по поводу управления своим имением, на что она отвечает: «В душе каждого из нас есть наставник, и он направил бы нас лучше любого стороннего человека, лишь бы только мы к нему прислушивались». И это фактически последние слова, которые она ему адресует (они же являются ключевыми в понимании ее нравственной позиции). И они же, по сути, должны бы убедить его, а заодно и нас, что у этих двоих вряд ли когда-нибудь возникнет полное взаимопонимание.

А вот Мэри Крофорд может, по выражению Триллинга, «пустить беседу галопом». Ее живость и остроумие напоминают саму Джейн Остин. Да и отсутствие почтительности по отношению к духовенству не так уж сильно отличает ее от создательницы образов мистера Коллинза и мистера Элтона. Эта непочтительность отчасти находит оправдание в книге — в образе мужа старшей сестры Мэри, доктора Гранта, который добивается места каноника в Вестминстере, а умирает «из-за трех на протяжении одной недели обедов по случаю вступления в сан». Порой циничные замечания Мэри напоминают некоторые фразы из писем Джейн, а малопристойная шутка о пороках на флоте [188] Имеется в виду фраза «Of Rears and Vices, I saw enough» («Я довольно насмотрелся на отступления и пороки»). Обыгрывается двойной смысл слова «rear», обозначающего также и «зад». В русском переводе отсутствует. — Примеч. пер. , должно быть, тешила и саму писательницу. Но Мэри далеко не всегда остается лишь искушенной, взбалмошной жительницей Лондона, в отношении Фанни она проявляет и доброту, и щедрость. Она вступается за Фанни, когда ту жестоко распекает миссис Норрис. И открывает Фанни сердце, искренне рассказав о своих чувствах к Эдмунду.

Философ Гилберт Райл [189] Гилберт Райл (1900–1976) — английский философ, один из основоположников лингвистической философии. — Примеч. пер. высказал мнение, что настоящий герой книги — моряк Уильям Прайс, брат Фанни. Ведь именно он делает ее счастливой, а их родственная любовь — мерило, по которому оцениваются все прочие привязанности в романе. С этой точки зрения с Крофордами тоже все в полном порядке: их любовь друг к другу не вызывает сомнений. Кстати, интересно, что читателям, принимающим развязку романа, приходится принимать и то, что Фанни фактически выходит замуж за другого своего брата — кузена, которого любит с самого детства… Их жизнь будет протекать в тесной связи с Мэнсфилд-парком, в хороших отношениях с сэром Томасом и леди Бертрам, тогда как другие грешники останутся непрощенными. На смену эпохе разгула и неприкаянности приходила эпоха королевы Виктории. Помимо всего прочего, «Мэнсфилд-парк» оказался еще и провидческим.

Была ли сама Джейн удовлетворена своей героиней и развязкой романа? Однажды она написала: «Романы и героини — образцы совершенства… надоели до тошноты» [190] Джейн Остин — Фанни Найт, 23 марта 1817 г. , — и это наводит на серьезные размышления. Эта запись, сделанная в последний год ее жизни, свидетельствует о том, что на ту же Фанни Прайс она оглядывалась со смешанными, сложными чувствами.

Джейн была достаточно большим художником, чтобы не ограничиваться в своих произведениях однозначными истинами. То, что Фанни, порой возвышающаяся до героизма, вместе с тем ненавидит Мэри Крофорд, не отнимает у последней ни ее прелесть, ни готовность полюбить Фанни. Есть разные способы творить добро, как и разные степени дурного поведения. Генри Крофорд совершает типичное для романов злодеяние — совращает миссис Рашуот, но — «за сценой» (как это было прежде и с Уиллоби, и с Уикхемом), что наводит на мысль: Остин была куда менее уверена в этой части истории, чем в тех, весьма подробных главах, где проявляется его неотразимое обаяние, его доброта.

Однако, что бы в «Мэнсфилд-парке» ни вызывало сомнений у разных критиков — кому-то может не нравиться педантизм и ханжество Фанни, кто-то может не доверять яркой жизнерадостности Мэри, — несомненной остается художественная достоверность романа. Некоторые его сцены поистине великолепны. Например, визит в Созертон, весь «театральный» эпизод и главы, посвященные Портсмуту, демонстрируют такое мастерство, какого смогли достичь лишь немногие писатели-романисты.

Пока Джейн работала над «Мэнсфилд-парком», Элиза заболела. Рак груди — заболевание наследственное, и ее болезнь в точности повторяла материнскую. Это значило, что, едва уловив первые симптомы, она прекрасно поняла, через что ей предстоит пройти. Ужасная перспектива! После ее смерти весной 1813 года Джейн говорила, что это была «долгая и страшная болезнь» и что Генри «давно знал, что она обречена, и кончина ее в конце концов стала облегчением». Генри также писал в эпитафии о том, что жена страдала долго и тяжко. Сколько времени она болела? От полутора до двух лет, не меньше. Бронхит, мучивший ее после того блистательного музыкального вечера, возможно, и стал первым симптомом, хотя в то время он лишь помешал ей отправиться в Кенсингтонские сады, чтобы полюбоваться на сирень и каштаны в цвету.

В тот свой визит Джейн пригласила Элизу в Чотон, и в августе та действительно приехала на две недели. Кассандра отмечала, как хорошо выглядит кузина (как ей показалось, лучше, чем когда-либо), и в течение недели они наслаждались тишиной и покоем в своем тесном кругу. Затем в дом нагрянул Чарльз, только что вернувшийся в Англию после семилетнего отсутствия, с женой, которую никто из них еще не видел, и дочерьми — трехлетней и годовалой. Как выразилась Кэсс, дом «заходил ходуном», но Элиза осталась еще на одну неделю, веселую и шумную. После чего отправилась в Годмершем в сопровождении Генри. Там он ездил на охоту с племянниками и в Кентербери с Эдвардом, а она совершала прогулки с Фанни. «Мы с миссис Г. О. [Генри Остин] беседовали с глазу на глаз, как мило!» — отмечала та в своем дневнике еще пару лет назад. Теперь, 9 сентября 1811 года, Фанни писала: «Мы с миссис Г. О. понемногу находим общий язык, но мы никогда не сблизимся». Что-то в Элизе коробило многих из Остинов. Было ли тут дело в ее манере держаться — слишком легко и независимо — или в том, что они подозревали за ней какие-то более серьезные прегрешения? «Она была дамой умной, изысканной и искушенной, более во французском, чем в английском духе», — с обдуманной осторожностью писал Джеймс Эдвард Остин-Ли в своих «Мемуарах о Джейн Остин». Элиза была по крови такой же англичанкой, как и все они, образование она получила в Англии, но «французский дух» обозначал нечто инородное, не вполне соответствующее английским представлениям… Возможно, они находили легкомысленным ее отношение к религиозным обрядам. В общем, какой бы ни была причина, недоверие к ней стало чуть ли не семейной традицией. Считалось, что некоторая неустойчивость нрава Генри лишь усугубилась из-за женитьбы на «его любящей удовольствия кузине». Однако повесить ярлык «любительницы удовольствий» на женщину, испытавшую столько боли в переживаниях за мать, в многолетних терзаниях за свое единственное дитя, в собственных физических страданиях, представляется по меньшей мере несправедливым.