Сигрид Унсет - Возвращение в будущее

И все же, несмотря на эти самолеты, на грузовики с солдатами, которые каждый день проезжали по улицам города, несмотря на часовых с примкнутыми штыками возле всех общественных зданий, несмотря на снующие повсюду мотоциклы с вестовыми, стояла такая прекрасная погода, что было очень трудно осознать: к нам на самом деле пришла война. Каждый вечер, когда уже темнело, ко мне приходила портниха, которая жила недалеко от станции, она ночевала у меня, потому что мой дом находился далеко от центра города, в маленьком лесочке, здесь было спокойнее. В апреле ночи в Лиллехаммере довольно светлые, я ложилась спать полуодетая, с открытым окном, готовая в случае чего выскочить наружу и предупредить других. В эту весеннюю ночь по дорогам, вдоль обоих берегов озера Мьёса шел непрерывный поток грузовиков. Они перевозили солдат и военное имущество. Фары они и не думали выключать. Нет, нет, мы никак не могли привыкнуть, что у нас идет война.

Радиостанция Осло была захвачена немцами уже 9 апреля, поэтому радиопередачам никто не верил. С того момента, как Гитлер захватил Чехословакию, у молодежи даже появилась такая шутка: «Это по-честному или по-немецки?» Однако наше правительство все еще держало под контролем две радиостанции: в Вигре и в Хамаре [10] Хамар и Вигра — города в центральной Норвегии. . Мы знали, что бои идут к северу от Лиллехаммера, и в один прекрасный день немцы оказались так близко, что я испугалась за своих финских ребятишек. Мы слышали о бомбардировке Эльверума, когда погибло много мирных жителей, прятавшихся в подвалах. Я села за руль автомобиля и отвезла ребятишек к своей подруге, которая жила выше в горах, у края долины. Впрочем, никто из нас не думал, что Лиллехаммер может стать военным плацдармом. Когда я прощалась с детьми, Эйра уже уютно устроилась на коленях своей новой приемной мамы. Эльми и Тойми с радостью обнаружили, что в этой усадьбе есть овечки и ягнята и не очень-то огорчились, прощаясь с тетей Сигрид.

Не прошло и двух недель, и жителям этой усадьбы тоже пришлось эвакуироваться, там появились немецкие моторизованные части, они двигались по долине с трех сторон. Как я позже узнала, во время одного из сражений на мосту через реку погиб мой сын Андерс, в том момент он доставлял три пулемета на береговые позиции.

Через день после того как я отвезла финских детей к своей подруге, война подошла к моему порогу. Ближе к вечеру мы услышали громкий рев мотора, выглянули из окна и увидели немецкий самолет, летевший совсем низко, прямо над домами, казалось, он вот-вот заденет крышу моего дома. Немецкий священник, моя домоправительница и я ринулись в подвал. Вскоре мы услышали пулеметную очередь, нам почудилось, пулемет строчит прямо рядом с нашей входной дверью. Мы решили посмотреть, что происходит, и увидели, что по саду бегут наши солдаты. Немецкий самолет, оказавшийся транспортным, упал прямо на лужайку рядом с моим домом. Чтобы посмотреть на самолет, начали сбегаться женщины и дети, и они очень испугались, когда увидели, что на них направлены пулеметы. А у входа в мой сад передо мной предстала группа людей, говоривших по-немецки, которые с большим интересом наблюдали за происходящим. Это были беженцы, они жили в отеле на другом конце города. Каким образом они оказались у «театра военных действий» менее чем через 10 минут после падения самолета, понять невозможно.

Весь бой продолжался не более трех четвертей часа. Командир покончил с собой, а экипаж был взят в плен. Норвежские солдаты, у которых не было ничего, кроме винтовок, прямо сияли от счастья, проезжая на грузовиках мимо сбитого самолета, ведь это было их первое сражение. Теперь все мы видели, что война по-настоящему пришла к нам.

На следующий день мой гость, немецкий священник, уехал в Швецию. Комитет помощи Рабочей партии продолжал заботиться о нем, он выглядел таким радостным и умиротворенным, когда, стоя между австрийским коммунистом и его «Lebensgefhrtin» — спутницей жизни, выглядывал из окна вагона, прощаясь со мной.

В молодости мне довелось в течение десяти лет работать секретарем в конторе одного из предприятий Лиллехаммера. И вот теперь, когда в доме у меня больше не было ни беженцев, ни детей, о которых нужно было заботиться, я решила позвонить коменданту города и спросить, не могу ли я быть чем-то полезной. Я знала, что ему нужны цензоры, ведь вся почта из района озера Мьёса переправлялась через Лиллехаммер. Вот я и стала одним из цензоров и снова превратилась в конторскую служащую. Ходить на работу надо было каждое утро, порой мне приходилось бросаться на землю на обочине дороги и лежать, вслушиваясь в рев самолетов, пролетавших прямо над моей головой.

Я прочитала более тысячи писем. Естественно, у нас, цензоров, было обязательство не разглашать прочитанное. Но насколько я могу судить, большинство писем были пронизаны двумя чувствами. Первое, что немецкое нападение было весьма неожиданным и диким, что в результате многие лишились своего дома и хозяйства или потеряли мужа или сына, и что во все это поверить невозможно. Другое чувство — это чувство непреклонной решимости, готовности к борьбе: «Раз нас вынудили воевать, то мы будем сражаться изо всех сил». Мы были плохо подготовлены к войне, мы это знали, но есть норвежская поговорка: «Что есть, то и сгодится. Коли надо и палка стрельнет». Мужчины писали своим женам: «Даже если мне предстоит умереть, хотя я надеюсь, что этого не случится, для наших детей так будет лучше, чем если бы я продолжал жить и не мог ответить на вопрос, который они зададут мне, когда вырастут: „А что ты делал, отец, в 1940 году, когда немцы напали на Норвегию?“»

ЧЕРЕЗ Лиллехаммер проходили первые английские полки, их было немного, солдаты были совсем молодые мальчишки, вероятно, те самые Territorials, о которых я уже слышала. Я разговаривала с некоторыми из них, они оказались йоркширцами и больше походили на подростков-скаутов в походе, нежели на солдат. При этом они, кажется, не понимали, что в Норвегии еще не совсем закончилась зима, ведь весна у нас наступает тогда, когда начинает таять снег. А в те дни снег еще не сошел, его еще было много вокруг, озера были скованы льдом, что также способствовало продвижению немецких войск, хотя в некоторых местах норвежцам удалось заминировать зимники, и когда мины взрывались, сотни немцев тонули.

В субботу, 20 апреля, мы узнали, что англичане оставили свои позиции в Брёттуме, к югу от Лиллехаммера, и можно было ожидать, что в течение дня немцы войдут в город. Наши власти настоятельно советовали мне постараться покинуть город до их прихода; дело в том, что я постоянно в той или иной форме выступала против национал-социализма, написала достаточное количество антинацистских статей. Кроме того, я активно помогала беженцам от гитлеровского режима из Центральной Европы. Еще я узнала о том, что немцы очень часто старались захватить в плен того или иного человека, пользующегося определенным влиянием в своей стране, и заставить его выступать по радио, отмечая якобы достойное поведение немцев в оккупированной ими стране, или, например, объяснять населению ситуацию с расстрелом заложников. Я уже знала, что одного такого известного человека, норвежского священника, немцы заставили выступать в своих радиопередачах из Осло.