Георгий Соломон (Исецкий) - Среди красных вождей

Одна такая экспедиция была командирована служащими наркомвнешторга и при мне… Голод стоял адский, пайков почти не выдавалось. И вот однажды ко мне явился заведующий статистическим отделом М. Я Кауфман, он же председатель исполкома служащих комиссариата, просить разрешения на отправку такой экспедиции за продуктами. Конечно, я разрешил и распорядился приготовить все необходимые документы — разрешения и пр. Служащие собрали по подписному листу какую-то сумму, и выбранные ими две сотрудницы и один сотрудник поехали… Экспедиция эта окончилась печально. Провизии посланные привезли очень мало. Но зато все они дорогой, сидя в нетопленых товарных вагонах, наполненных больными сыпным тифом и вшами, заразились сыпным тифом и, больные уже, возвратились в Москву… Двое из них умерли через два-три дня, а третий, после долгой болезни, хотя и оправился, но остался инвалидом на всю жизнь…

Да, жизнь служащих была одним сплошным страданием, и я хочу дать читателю представление об этих «тихих» адских мучениях. Вот предо мною встает образ хорошей интеллигентной русской девушки, бывшей курсистки… Она находилась у меня на службе в отделе бухгалтерии. Я ее не знал лично. Фамилии ее я не помню. Смутно вспоминаю, что ее звали Александра Алексеевна. Она в чем-то провинилась. Бухгалтер пришел ко мне с жалобой на нее. Я позвал ее к себе, чтобы… сделать ей внушение… Была зима, и, как я выше говорил, в комиссариате царил холод. Секретарь доложил мне, что пришла сотрудница из бухгалтерии, вызванная мною для объяснений.

— Просите войти, — сказал я, находясь еще в раздражении из-за жалобы главного бухгалтера.

Дверь отворилась, и вошла Александра Алексеевна. Бледная, изможденная, голодная и почти замороженная. Она подошла к моему письменному столу. Шла она, как-то неуклюже ступая в громадных дворницких валенках, едва передвигая ноги. Она остановилась у стола против меня. Я взглянул на нее. Голова, обвязанная какими-то лохмотьями шерстяного платка. Рваный, весь тоже в лохмотьях полушубок… Из-под платка виднелось изможденное, измученное голодом милое лицо с прекрасными голубыми глазами… Слова, приготовленные слова начальнического внушения, сразу куда-то улетели, и вместо них во мне заговорило сложное чувство стыда… Я усадил ее. Она дрожала и от холода, и от страха, что ее вызвал сам комиссар [39]. Я поспешил ее успокоить и стал расспрашивать. У нее на руках был разбитый параличом старик-отец, полковник царской службы, больная ревматизмом мать, ходившая с распухшими ногами, и племянница, девочка лет шести, дочь ее умершей сестры… Голод, холод, тьма… Она сама в ревматизме. Я заставил ее показать мне свои валенки. Она сняла и показала: подошва была стерта, и ее заменяла какая-то сложная комбинация из лучинок, картона, тряпья, веревочек… ноги ее покрыты ранками… Мне удалось, с большим трудом удалось, благодаря моим связям в наркомпроде, получить для нее ботинки с галошами… И это все, что я мог для нее сделать… А другие?.. эта масса других?..

Но перехожу к трудовой повинности. По возвращении домой «буржуи» должны были исполнять еще разные общественные работы. Дворников в реквизированных домах не было, и всю черную работу по очистке дворов и улиц, по сгребанию снега, грязи, мусора, по подметанию тротуаров и улиц должны были производить «буржуи». И кроме того, они же в порядке трудовой повинности наряжались на работы по очистке скверов и разных публичных мест, на вокзалы для разгрузки, перегрузки и нагрузки вагонов, по очистке станционных путей, для рубки дров в пригородных лесах и прочее.

Для работы вне дома советских, «свободных» граждан собирали в определенный пункт, откуда они под конвоем красноармейцев шли к местам работы и делали все, что их заставляли… В награду за труды каждый по окончании работы (не всегда) получал один фунт черного хлеба. И вот проходя в то время по улицам Москвы, вы могли видеть такие картины: группа женщин и мужчин, молодых и очень уже пожилых, под надзором здоровенных красноармейцев с винтовками в руках, разгребают или свозят на ручных тележках мусор, песок и прочее. Все это «буржуи», т. е. интеллигенты, отощавшие от голода, с одутловатыми, землистого цвета лицами, часто едва державшиеся на ногах. Непривычная работа не спорится и едва-едва идет. Наблюдающие красноармейцы, по временам покрикивающие на «буржуев», насмешливо смотрят на неуклюже и неумело топчущихся на месте измученных людей, не имеющих сноровки, как поднимать тяжелую лопату с мусором, как вообще ею действовать… И посторонний наблюдатель невольно задался бы мыслью: к чему мучить этих совершенно неумелых и таких слабых людей, заставлять их надрываться над непосильной работой, которую тот же надзирающий за ними красноармеец легко и шутя сделал бы в час-два?..

Вообще в деле организации этой трудовой повинности часто наблюдались глубокий произвол и чисто человеконенавистническое издевательство над беззащитными людьми… Вот два из массы лично мне известных случая.

Одна моя приятельница, женщина не молодая, страдавшая многими женскими болезнями, честная до чисто юношеского ригоризма, хотя и могла как коммунистка, а также и по болезни и по возрасту уклониться от трудовой повинности, по принципу всегда шла на эти работы, как бы тяжелы они ни были. Как-то в одно из воскресений была назначена экстренная, «ударная» работа, в порядке трудовой повинности, по нагрузке на платформы мусора и щебня на путях одной из московских товарных станций, тонувших в грязи и всякого рода отбросах. Явившимся на указанный сборный пункт гражданам особым, специально командированным для этого коммунистом была произнесена длинная, якобы «зажигательная» речь с крикливыми трафаретными лозунгами на тему о задачах трудовой повинности в социалистическом государстве. И, конечно, по установившемуся «хорошему тону», речь эта была полна выпадок по адресу «буржуев, этих акул и эксплуататоров» рабочего класса. В заключение своей речи оратор, по обычаю, обратился с крикливым призывом:

— Итак, товарищи, построимся в могучую трудовую колонну и тесно сомкнутыми радами дружно, как один человек, двинемся на исполнение нашего высокого, гражданского трудового долга! И пролетариат, могучими усилиями и бескорыстными жертвами кующий свободу и счастье ВСЕМУ МИРУ, изнемогая в нечеловеческой борьбе с акулами капиталистического окружения, не останется перед вами в долгу! Я уполномочен заявить, что все труженики, наряженные сегодня на работу по очистке железнодорожных путей, по окончании трудового дня получат по фунту хлеба!.. Итак, построимся — и ма-а-арш вперед!!!

Эти поистине горе-труженики состояли из «буржуев», служащих в советских учреждениях, почти поголовно больных, измученных тяжелой неделей работы и лишений. Сборный пункт, к которому они должны были дойти, находился где-то в центре. Была лютая зима. Замерзшие, плохо одетые, голодные, они долго ждали, пока агитатор начал свою речь. Она тянулась долго, эта речь… Они должны были ее слушать… Наконец, непривычные к строю, они, кое-как, путаясь и сбиваясь, построились в «трудовую колонну», и «тесно сомкнутыми рядами» эти мученики, спотыкаясь на избитых, заполненных снегом и сугробами улицах, выворачивая ноги, пошли к товарной станции Рязанской ж.д., отстоявшей верст за пять. Дошли. Там им сказали, что у них нечего делать… маленькая ошибка… Долгие справки по телефону с разными центрами, штабами и прочими учреждениями. Выяснилось, что следовало идти на ту же работу на путях Брестской ж.д. Новая, дополнительная речь агитатора, и снова «сомкнутые рады», спотыкаясь на своем крестном пути, пошли за восемь верст к месту работы.