Георгий Соломон (Исецкий) - Среди красных вождей

В то время партия количественно была невелика — не помню, из какого числа членов она состояла. Знаю только, что в ней сравнительно очень мало было так называемых «рабочих от станка», — несмотря на все привилегии, рабочие неохотно шли в партию, — и партийные заправилы жаловались, что партия, по своей малочисленности, не имеет всюду, где это политически необходимо правительству, своих людей. И вот ЦК партии по инициативе Ленина решил прибегнуть к оказавшемуся чреватым последствиями «тур-де-форс».

Обычно прием в партию новых членов был обставлен довольно сложной процедурой. Желающие должны были обращаться в ту или иную ячейку с заявлением и указать двух членов в качестве поручителей. В случае благоприятного исхода наведенных справок желающие или сразу зачислялись в партию, или в течение определенного времени должны были состоять в качестве кандидатов, которые уже пользовались некоторыми ограниченными правами. И вот ЦК решил «широко открыть двери» всем желающим. Была назначена «партийная неделя» (или «ленинская неделя»), в течение которой все желающие могли свободно записываться в партию. По всей России были разосланы ЦК в партийные организации циркуляры с предложением устраивать в течение этой недели митинги и собрания, на которых предлагалось вести широкую агитацию, поручая ее испытанным товарищам-ораторам и принимая все меры к наиболее успешному вербованию. Московский комитет партии заранее стал широко пропагандировать эту неделю: широковещательные афиши и статьи в газетах, в которых пелись дифирамбы и партии и мудрости и великодушию ЦК. Словом, кричали. Московский комитет издал грозное распоряжение о привлечении «в ударном порядке» всех сил партии к этому делу. Я лично насилу отклонил от себя честь выступления в качестве оратора, но меня обязали председательствовать на нескольких собраниях. Опишу одно из них, устроенное в громадном зале 1-го дома советов (бывш. гостиница «Националь»).

Все было — надо отдать эту справедливость — прекрасно организованно, были назначены определенные ораторы, президиум и пр. В назначенный день и час зал был переполнен всяким людом. Было много пролетариев и сравнительно мало интеллигенции, или «буржуев». В числе ораторов была «ведетта» А. М. Коллонтай и старик Феликс Кон… Последнего я знал давно, с 1896 года, познакомившись с ним еще в Иркутске. Он был сослан в Сибирь по громкому в свое время делу «Пролетариата». Искренно и бескорыстно преданный делу революции, он вошел в ряды коммунистов. Насколько я помню, он в то время стоял в стороне от советской службы и не старался делать карьеру. С А. М. Коллонтай я познакомился в 1916 году в Христиании (Осло), куда я ездил по частным делам. Знал я ее, главным образом, по рассказам Любови Васильевны Красиной, с которой она была очень дружна. Коллонтай — безусловно талантливая женщина, не Бог весть как глубоко, но блестяще образованная, с поверхностным умом, выдающийся оратор, но любящий дешевые эффекты, женщина, обладающая прекрасной, очень выигрышной наружностью с хорошей мимикой и хорошо выработанной жестикуляцией, которая у нее всегда кстати. Как партийный человек, она слепо усвоила все доктрины Ленина, так что хотя и зло, но вполне основательно одна очень известная писательница, имени которой я не приведу, называла ее «трильби Ленина».

Проходя по рядам собравшихся в зале «клиентов» и сидя среди них в ожидании начала заседания, я с интересом прислушивался к их разговорам.

— …известно, надо записаться, — говорил какой-то немолодой уже рабочий вполголоса своему соседу, — никуда ведь не подашься, вишь времена-то какие несуразные наступили, что и не сообразишь никак…

— Это точно, — отвечал его сосед, такой же немолодой рабочий, — времена такие, что прямо перекрестись — да в прорубь. Жить нечем. Как придет день получки, да как начнут с тебя вычитать невесть за что — а слова пикнуть не смей, а то сейчас тебя под жабры — ну так вот, как подсчитаешь, что осталось на руках-то, так хоть плачь… Отдашь получку бабе-то, а та и грыть: «подлец, пьяница, опять пропил, креста, мол, на тебе нет», и ну плакать да причитать… Эх, а какой там «пропил», сам не знаю, за что повычитали, ну, известно, объяснить ей не могу… А хлеб, слышь, на Сухаревке уже 175 целковых за фунт, вот что… Видно, и впрямь прогневали Господа-Батюшку, не иначе последние времена пришли…

— Известно, — убежденно подтвердил его собеседник, — последние… Вот слыхал, поди, на кресте-то церкви Николы на Курьих Ножках знамение явилось — всегда, тоись и день и ночь, ровно лампада, свет какой-то виден, народ, вечно собравшись, глядит, бабы-то плачут… А милиция, известно, разгоняет, потому не велено, чтобы знамения, значит, народу являлись, а кто чего говорить об этом начнет, «пожалуйте», мол, да и поведут тебя в Чеку, ну а там…

— Ну, уж чего там говорить, — известно… Нечего делать, надо записываться в партию… Ну, а что касаемо света на кресте, так это, брат, вещь умственная, понимать, значит, надо, к чему он, свет-то этот…

Я пересел в другой ряд. Там шли такие же разговоры: голод, мел, ничего не поделаешь, надо записываться в партию…

— Непременно надо, — поддакивала какая-то бойкая бабенка. — Ведь в партии-то, сказывают, всего вдоволь дают… сахару сколь хоть, муки, да не какой-нибудь, а самой настоящей крупчатки… ботинки, ситец, — прямо-таки все что угодно, пожалуйте…

И снова разговоры о свете на кресте церкви…

Я открыл заседание. Я сказал несколько слов о значении «ленинской недели» и о том, что ораторы выяснят подробно, зачем и почему организована эта неделя и почему следует пользоваться ею. Затем стали говорить ораторы. Когда очередь дошла до старика Кона, я в нескольких словах познакомил аудиторию с ним. Он не был блестящим оратором. Нет, он говорил совсем просто, без ораторских выпадов, но все, что он говорил, было проникнуто глубокой искренностью, любовью к человеку, «каков он ни есть», и такой же искренней верой, что коммунизм откроет двери всеобщего счастья… Его речь напомнила мне отдаленное детство: в церкви служил немудрый старый священник, просто верующий в Бога-Батюшку, и произносимые им обычные слова обедни были проникнуты такой неподдельной верой, что они захватывали всех…

Давая в свое время слово Коллонтай, я предпослал и ей несколько слов. Она стала говорить. Ей нездоровилось, и она зябко куталась в роскошный меховой (черная лисица) палантин. И начав свою речь как-то вяло, она почти сразу же искусственно воодушевилась и привычным ораторским, низкого тембра голосом продолжала свою речь в очень популярной форме о задачах, лежащих на партии, и ну звать в нее «для борьбы с врагами народа, буржуями и капиталистами, сосущими кровь пролетариата»… Искренности не было в ее речи, красиво и умело построенной согласно установленному «коммунистическому подходу»… И закончила она ее широким призывом: