Георгий Соломон (Исецкий) - Среди красных вождей

Естественно, что я в качестве «министра от контрабанды» не мог не заинтересоваться этими обществами, которые, как я выше говорил, находились под сильным подозрением и в загоне, а потому фактически ничего не могли делать, не имея к тому же и денег или не имея возможности ими пользоваться и вынужденные их скрывать. Когда я заговорил о моих видах на эти общества с Красиным, он ответил мне, что в принципе я, конечно, прав, но что кооперации не в милости и что вовлечение их в дело может принести мне лично немало неприятностей. Тем не менее я решил в конце концов войти с ними в сношения…

— Ну, что ж, попробуй, конечно, — сказал Красин, сообщивший мне, что эти общества объединены в две центральные организации под сокращенными названиями Центросекция и Центросоюз и что во главе первой стоит Лежава.

— Ты помнишь Лежаву? — спросил меня Красин. — Он пришел в наше время в ссылку в Сибирь по делу Марка Андреевича Натансона, т. е. по делу народоправцев [43]. Ну, так этот самый Лежава и является председателем Центросекции… Я ему позвоню и скажу, что ты имеешь на него виды и какие именно…

Хотя Андрей Матвеевич Лежава и представляет собою полное ничтожество, но остановлюсь несколько подольше на нем, так как, характеризуя его, советская история рисует довольно характерную картину того, как люди низкопоклонством и применением к обстоятельствам делали и делают себе карьеру в советской России.

В тот же день Лежава был у меня. Но не застал меня. Долго и терпеливо ждал в приемной, беседуя с моим секретарем и выспрашивая его, каков я. Я знал Лежаву лишь понаслышке от М. А. Натансона, его жены Варвары Ивановны и от А. Г. Гедеоновского, который вместе с Натансоном были основателями и руководителями партии народоправцев…

На другой день Лежава явился ко мне спозаранок. Долго ждал в приемной, пока я смог его принять. Вошел он ко мне весь ликующий.

— Наконец-то я могу лично пожать вам руку, Георгий Александрович, — начал он и тотчас же предался приятным воспоминаниям о Натансоне, который-де ему много обо мне говорил. Конечно, это была ложь… Затем он перешел к делу:

— Вы себе представить не можете, Георгий Александрович, как подняло мой упавший дух сообщение Леонида Борисовича о вашем решении работать с Центросекцией… дать нам торговое задание. Ведь мы совсем обойдены и жалко прозябаем. Нас бойкотируют, знать не хотят… А между тем при современных обстоятельствах мы могли бы быть весьма полезны советскому правительству и вообще России. Но что вы хотите, нам не верят, нас подозревают в контрреволюционности… И весь наш громадный, сложный, хорошо организованный аппарат бездействует… И как я рад, что именно вы стали замом… с вашим практическим умом… широтой взгляда, смелостью…

— Ну, Андрей Матвеевич, оставим это в стороне, — перебил я его, морщась внутренне от этих явно неискренних комплиментов.

С этого дня Лежава стал бегать ко мне, иногда по нескольку раз в день. Он терпеливо ждал в приемной, ловил меня, вечно звонил по телефону… Он очень любил разного рода конфиденции, любил часто говорить мне, что он не коммунист и что он не хочет входить в партию торжествующих, а предпочитает оставаться среди «угнетенных» и умереть беспартийным, что душа его и все мировоззрение против коммунизма, этой современной аракчеевщины…

В конце концов я заключил с Центросекцией договор на приобретение ею за границей разных товаров и выдал Центросекции аванс в десять миллионов рублей (царскими знаками). Были указаны агенты Центросекции, которые должны были быть командированы за границу. Я их снабдил необходимыми удостоверениями, мандатами и пр. Среди них находился и видный бундовец, бывший член центрального комитета Бунда, Михаил Маркович Розен, состоявший директором отделения Центросекции в Петербурге. Он был большой друг Лежавы и принимал деятельное участие в наших переговорах, для чего специально приезжал из Петербурга. Он произвел на меня самое лучшее впечатление своей искренностью, широтой и стойкостью взглядов. Я вскоре убедился, что он-то и был душой Центросекции, а Лежава был лишь, так сказать, почетным председателем…

Все намеченные к командировке лица должны были в назначенный день выехать из Петербурга в Финляндию и дальше. Все было налажено, прифронтовые финские власти были предупреждены и дали согласие на беспрепятственный пропуск наших агентов…

Как вдруг от явившегося ко мне Лежавы я узнал, что Розен арестован петербургской ЧК и вместе с ним еще два-три служащих петербургского отделения Центросекции… Лежава был очень взволнован и стал умолять меня вмешаться в это дело, просить Дзержинского… Он ручался мне за то, что это какая-то бессмыслица, что Розен честнейший человек, его большой друг и, хотя и не коммунист, но вполне лояльный в отношении советского правительства…

Я вызвал к телефону Дзержинского, сообщил ему об этом аресте, жалуясь на то, что этот, по словам Лежавы, «бессмысленный» арест Розена тормозит дело исполнения крупного поручения, данного мною Центросекции.

— К сожалению, Георгий Александрович, — ответил Дзержинский, — ваши сведения не совсем точны… Мне сообщили из Петербурга об этом аресте, и я боюсь, что в данном случае дело довольно серьезное… Насколько я вижу из первого сообщения, Розен очень скомпрометирован… речь идет о крупном хищении…

— Но Лежава, — возразил я, — говорит, что головой ручается за Розена, этого старого испытанного бундовца…

— Господи! — схватив себя за голову с выражением ужаса на лице, шепотом сказал Лежава, прикрыв ладонью приемную воронку телефонной трубки. — Зачем вы упоминаете мое имя?.. В таком деле?..

— Лежава в данном случае ошибается, — ответил Дзержинский. — Я тоже хорошо знаю Розена по старой революционной работе… приходилось встречаться… я и сам о нем очень высокого мнения… но и не такие люди, как он, соблазнялись… Подождем расследования.

— Так вот, я и прошу вас, Феликс Эдмундович, — сказал я, — нельзя ли, ввиду того что Розену персонально дано ответственное задание, ускорить всю процедуру следствия… Я вас держал в курсе переговоров с Центросекцией и заручился вашим согласием на командировку указанных сотрудников ее… Вы знаете, что это многомиллионное дело…

— Да, да, все это я знаю, — перебил меня Дзержинский, — и, чтобы пойти вам навстречу, я сегодня же распоряжусь перевести Розена и других, привлекаемых по этому делу, сюда в Москву и лично послежу за следствием…

Лежава, испуганный упоминанием его имени, взволнованно ходил взад и вперед по моему кабинету, хватаясь за голову.

— Ах, — воскликнул он, когда я повесил телефонную трубку, — зачем вы ссылались на меня?.. ведь не ровен час…