Эрик Перрен - Маршал Ней

Всегда легко воспроизводить и комментировать сражения уже после того, как они состоялись. Возможно, Жомини немного злоупотребляет этим приёмом, когда пишет: «Если бы Ней безукоризненно исполнил приказ, данный Наполеоном в 8 часов утра, участь большей части вражеской армии была бы предрешена. Получается, что спасение Империи зависело от мгновения слабости самого храброго из военачальников».

4 июня воюющие стороны подписывают перемирие, во время которого деморализованные маршалы Наполеона непрерывно говорят о нехватке личного состава. Это единственная жалоба, которую они себе позволяют в присутствии Императора. Но мысленно Ней видит будущее в мрачных тонах: «Мы ещё добиваемся успеха благодаря нашей стойкости, но в машине нет больше ни силы, ни единства; нам нужен мир, чтобы всё реорганизовать». Тем не менее 14 августа 1813 года он пишет Наполеону совсем в другом тоне: «Никто из ваших высших офицеров не сомневается в успехе кампании, на нашей стороне преимущество умелого командования, единство действий, а также — что не менее важно — верность и личная заинтересованность». Мол, его кровь воина по-прежнему горяча. С другой стороны, Лютцен и Баутцен показали, что наполеоновский гений остаётся прежним, что не далёк час повторения Ваграма, — почему бы не верить во всё это? Ней, готовый с этого момента навести пушки на тех, кто хочет стать могильщиком Великой Империи, предаётся мечтам: если бы войска имели больший военный опыт, можно было бы «идти на Моравию, чтобы зайти в тыл всем австрийским армиям и перенести театр военных действий в центр австрийского государства, не исключено, что такой маневр может быть осуществлён позже, в результате военной победы». {321} 321 Переписка Нея за август 1813 года по большей части не издана, в частности это касается писем Жомини. A.N. AFIV, 1661 (A). PI. 5.

Без сомнения, Нея нельзя отнести к самым разочарованным маршалам, хотя предательство Жомини ударило прямо по нему. Ясно, что присутствие этого серого кардинала обременяло Нея, но, когда проходило ослепление, вызванное приступом гнева, он признавал реальные способности того, кого называл «мой упрямый швейцарец». Раздражённый как бесконечной ненавистью Бертье, так и иллюзорными утешениями, включая последнее назначение в помощники Нея, Жомини решает перейти Рубикон, растоптать наполеоновские знамёна и перейти в лагерь союзников, повторяя, чтобы оправдаться: «Я не француз!» Будучи искренне привязанным к своему маршалу, но не желая навсегда остаться в тени другого, лишая себя возможности официального признания, он пишет Нею, стремясь оправдать свой поступок: «Отдаю себе отчёт, что обязан Вам, Вашему доброму ко мне отношению, Вашей поддержке, которая в определённый момент сильно помогла мне достигнуть определённой известности. <���…> Полагаю, что вернул свой долг при Ульме и Йене, в Польше, в Тироле, в Испании и в ходе последней кампании. Я выполнил всё, что должен был сделать, хотя мог бы быть ещё полезнее, если бы этого хотели другие. <���…> Последние эпизоды показали, что Ваше Превосходительство не ценило мои душевные порывы, не придавало большого значения моей службе и не желало видеть меня подле себя».

С Моро и Бернадотом Жомини образует опасный антинаполеоновский триумвират, которому были известны сильные стороны Великой армии и — что ещё важнее — её главная слабость — полная зависимость от Императора. Триумвират не перестаёт повторять русскому царю, что удары нужно направлять туда, где нет Наполеона, стараться атаковать его военачальников поодиночке. Через короткое время Ней на себе почувствует правильность этих советов. По мнению маршала Макдональда, генерала Сарразена и других, Жомини передал союзникам французские планы кампании. Представляется, что это не совсем верно, тем более что швейцарский стратег не имел доступа к значительному числу документов и писем, которые хранил Ней, о чем маршал не преминул сообщить Наполеону на другой день после перехода Жомини на сторону противника.

12 августа 1813 года Блюхер неожиданно атакует войска Нея, ставшие лагерем в Легнице. Войска союзников, усиленные присоединившимися австрийцами и получившие английские субсидии, не намерены останавливаться, пока не войдут в Париж. Наполеон, прижатый к стене, должен во что бы то ни стало оживить символы или, по крайней мере, разжечь огонь новой кампании, в которой маршалы снова увидят его в зените славы, если удастся одержать яркие победы. Как ему поступить с собственным окружением во главе с Неем, которое не вернёт свое доверие Императору даже в случае мгновенного успеха? Как укрепить режим, будущее которого зависит исключительно от военных побед?

Дрезден — не Аустерлиц в том смысле, что враг не разгромлен настолько, чтобы отдаться на милость победителя. Отнюдь! 26 и 27 августа в этом последнем сражении Наполеона, выигранном на чужой земле, насквозь промокший под дождём Ней, не обращая внимания на свистящую картечь, блестяще командует 1-й и 2-й дивизиями Молодой гвардии. Из парка Гросер Гартен он изгоняет 25 000 прусских солдат генерала Клейста, опьянённых порохом и водкой, орущих «Даёшь Париж!…». Устрашающий клич на устах всех солдат коалиции. Предсказание Жомини сбывается: «Если бы Наполеон был здесь, мы бы проиграли». Бывший протеже Нея повторял также, что вдали от Императора каждый маршал более уязвим. И здесь он был прав! Союзники отплатят за поражение под Дрезденом, разгромив корпус Вандама и разбив по очереди трёх маршалов: Удино при Гросберене, Макдональда при Кацбахе и Нея при Денневице.

В планах Наполеона, чувствовавшего угрозу с севера, важное место занимало взятие Берлина, но Удино потерпел поражение. Наполеону казалось, что Ней действовал бы лучше, по крайней мере, он был бы более мотивирован. «Сразу чувствовалось, что появился руководитель», — пишет герцог Пьяченцкий 4 сентября, когда командование переходит в руки Нея. Маршал проводит смотр четырёх корпусов, насчитывающих 52 000 человек, увы, теряя таким образом драгоценное время: в этот момент армия Бернадота ещё оставалась разбросанной. Ней предпринимает изящный манёвр. Он намерен идти на Ютербог, затем на Барут, что подразумевает фланговый обход противника, занявшего позицию перед Виттенбергом. Маршал не в своей тарелке, он мрачен и высокомерен. Наполеон не определил ему точной цели, он лишь подчеркнул необходимость быстроты в проведении манёвра. Ней погружается в детали похода, не понимая его главной цели. Создаётся впечатление, что и сам Император в начале сентября ещё не решил, что следует делать. В его планах встречаются тёмные пятна, которые можно понять, анализируя произошедшие позже события. Эта неопределённость тревожит Нея, и без того обеспокоенного превосходством союзников по численности кавалерии, из-за чего — повторяет он — поход на Берлин окажется очень трудным. Князь Москворецкий, сильно сомневаясь в качестве своих войск и офицерского состава, стремится поскорее оказаться под непосредственным началом главнокомандующего. В письме Удино он недвусмысленно объясняет, что цель его движения — приблизиться к колоннам, ведомым Императором. {322} 322 A.N. 137 АР/5,275, inédit. Никакой уверенности Ней не чувствует, тем более что ему ничего не известно о расположении сил неприятеля. Пока он вынужден действовать самостоятельно. Его армейские корпуса удалены друг от друга на расстояние двухчасового перехода. Это опасно. Осведомлённый о возобновлении военных действий, Бернадот ловко перегруппирует свои силы. Если бы вместо того, чтобы расположить свои колонны кольцом, Ней без промедления перехватил инициативу и осуществил «таранный удар» по армии генерала Бюлова, союзник ки не смогли бы во время перегруппироваться, дорога Наполеону на Берлин была бы открыта.