Михаил Кольцов - Испанский дневник

– Хоть бы на этот раз они что-нибудь предприняли! Иначе мне просто стыдно будет носить эту гнусную пулю в паху.

Уже с окраины города виден яркий голубой снег на Гвадарраме. Горы раскрашены снегом и солнцем. Они стали яснее и ближе. По ущельям, взбегая и падая, кружится линия фронта, гремят редкие выстрелы. Осторожно пробираются люди на лыжах, повозках, мулах.

Раньше это казалось чертовски близко, и в самом деле, тридцать – сорок километров – это разве не под самым носом у столицы? Теперь, когда фронт проходит между медицинским и филологическим факультетами Мадридского университета, теперь горный сектор стал чем-то отдаленным, спокойным, второстепенным. Но, конечно, это иллюзия. Затишье на Гвадарраме – условность. Это неустойчивое равновесие. Оно может каждый день нарушиться.

Взятию Эскориала, овладению знаменитым монастырем Сан-Лоренсо в лагере испанского фашизма придают особое, мистическое, значение. Изворачиваясь в объяснениях долгого стояния под Мадридом, Франко среди прочего заявил, что взятие Эскориала, величайшего религиозно-исторического центра Испании, будет политически равносильно и даже важнее взятия Мадрида. Сейчас в знак особой любви к Эскориалу Франко бомбардировал его с воздуха.

Я приближаюсь к Эскориалу со смущением, как школьник к экзаменационному столу. Сколько глубокомысленных сентенций и формул произнесено здесь за сотни лет путешествующими литераторами, сколько упреков по адресу Филиппа II, сколько издевательств над его сооружением, сколько уничтожающих характеристик громоздкого каменного ящика, – что можно еще добавить к этому?

Но когда за поворотом дороги величественно, в могучей и вовсе не мрачной торжественности раскрывается исполинский гранитный амфитеатр, окруженный стеной стальных скал. И у их подножия, из тех же скал высеченный, безупречно простой гранитный дорический четырехугольник о двух тысячах шестистах окнах – сразу падает и забывается вся эстетическая шелуха случайных психологических обобщений. Эскориал действительно красив и правдив в своей идее и выполнении: крепость-монастырь, дворец-канцелярия большой, сильной католической колониальной империи XVI века, ее апогея и начала упадка. Сооружение, гармонически воплотившее в себе эпоху, дух повелителей, неисчислимый труд народа и великолепное в своей чистоте и благородстве искусство его мастеров.

Старый смотритель Эскориала неприятно изумлен внезапным посетителем. Он ворчит, подозрительно долго не находит ключей, но наконец примиряется, и вот мы с ним в пустом, заколдованном городе Эскориала, в геометрическом лабиринте дворов, сводчатых коридоров, серых гранитных галерей, потайных ходов и темных, потрескавшихся полотен. Конечно, фашистскому генералу было бы приятно прогуляться здесь на коротеньких ножках вместе с германским майором, хозяйски потыкать хлыстиком картины, приказать открыть ставни в низеньких комнатах Филиппа, тоже почувствовать себя чем-нибудь…

Спрашиваю, упали ли сюда бомбы. Не здесь. Они разорвались метров за сто отсюда, у служебных корпусов, обрамляющих самый монастырь; там теперь госпиталь. Тяжело ранили мальчика.

– Но если бы даже разорвались здесь, – смотритель пренебрежительно машет связкой ключей, – не смогут здесь напортить никак: эти стены и своды прочнее самих скал.

У старика явное неверие в силы и возможности германской военной промышленности. Как бы ему не пришлось потом давать развернутую критику своих ошибок…

В огромном соборе гулкая тишина. В глубине придела, в темном углу, на краю самой задней из общих скамей, – место Филиппа. Это демонстрация скромности короля-католика, который перед богом самый смиренный из грешников. Но не только это. Позади скамьи потайная дверь в стене и даже окошко канцелярского типа, – через него во время длинных церковных служб королю передавали военные сводки, бумаги для накладывания резолюций, Тут же, само собой, стояла и охрана.

Этот дух утилитарности, деловитости, укрытых под христианским смирением и добродетелью, властвует в Эскориале, как нигде в церковных зданиях. Правительственно-монархический комбинат был блестяще организован при самом своем сооружении и не нуждался почти ни в какой модернизации. Кельи монахов – это просторные и удобные апартаменты для жилья и работы, громадный кабинет, небольшая спальня, молельня и туалетная. При этом они сохраняют всю суровость эпохи инквизиции; каменный пол (с мягкими циновками на нем), железная жаровня (с вделанной в нее симменсовской электрической печкой), простой бронзовый колокольчик (рядом с автоматическим телефоном). На столах груды книг, новых журналов, текущей политической литературы на многих языках. Тихие эскориальские затворники, самые близкие к фашистским кругам, вели отсюда огромную пропагандистскую работу против республики, против Народного фронта. До них добрались и изгнали отсюда чуть ли не через месяц после начала мятежа. Несколько дюжин эскориальцев работают при бургосском штабе, и уж конечно, это они нажимают на скорейшее взятие монастыря Сан-Лоренсо.

Выложенная мрамором лестница ведет вниз, в хорошо укрытое от воздушных атак помещение – королевскую усыпальницу. Усыпальница многогранная; здесь стоят кругом в четыре этажа мраморные гробы с королями и королевами, от Карла V до Марии-Христины и Альфонса XII включительно. Двадцать три занято и снабжено надписями, двадцать четвертый свободен и без надписи.

Его приготовили для Альфонса XIII. Кандидат хотя в преклонном возрасте, но низложен и где-то за границей играет на бирже.

Я долго стою здесь, соображаю, что можно сделать, но ничего придумать не удается. Другого сюда тоже не положишь. Так и пропадает хороший мраморный гроб.

Снаружи ледяной ветер с гор клонит кусты к земле. Дружинники народной милиции пробуют греться у маленького костра. Они честно охраняют Эскориал. Охраняют памятник истории, музейный экспонат, каменную диковину далекой и страшной старины. Они знают, что враг хочет ворваться сюда, но вряд ли представляют себе всю степень его замысла. В XX столетии, в тридцать шестом году, выродившиеся последыши забытых мучителей Испании хотят вновь сделать Эскориал правящим центром и символом страны. Хотят бросить к его подножию скованный, окровавленный, изнемогающий в фашистских пытках народ.

…Сегодня, перевезенный в Мадрид, во французском госпитале умер Де ла Прэ.

Генералу Лукачу, видимо, не удастся теперь же сделать из своей бригады куколку и конфетку. С большим трудом ему удалось одиннадцатого декабря вырвать свои части в резерв, для отдыха и реорганизации. Одиннадцатая Инонациональная тоже была отпущена. Обе бригады непрерывно дрались больше месяца – с момента своего прихода в Мадрид. Бойцы не спали ни одной ночи под крышей. Они потеряли почти сорок процентов своего состава. Те, что уцелели, покрылись корой грязи; на пальцах мозоли от ружейных затворов. Обувь стопталась, обмундирование изодрано, лица заострились, губы запеклись.