Михаил Кольцов - Испанский дневник

Зная популярность Рохо среди кадетов и их уважение к своему профессору, военное министерство командировало его в Алькасар как парламентера для переговоров. Ничего из этого, конечно, не вышло. Алькасарские кадеты готовы были восторгаться талантами «Большого капитана», но совсем не собирались, как он, атаковать вместе с французами Неаполь, а, наоборот, жаждали вступить вместе с итальянцами в свой, испанский Мадрид.

Рохо встал во главе колонны народной милиции из простых, ничему не обученных мадридских рабочих, которые были больше преданы родине, чем офицерские сынки. Он был начальником участка на Сомосьерре и сдержал там натиск северной группы мятежников. Он командовал колонной при республиканском контрнаступлении у Сесеньи. Потом он работал помощником начальника генерального штаба, а при образовании мадридской Хунты возглавил ее штаб.

– У нас тут очень мало военных специалистов. Большинство оказалось в лагере мятежников. Но те, кто здесь, со мной, работают каждый за пятерых. А главное – наша задача становится с каждым днем все легче. На глазах растут и квалифицируются низовые штабы, растут и учатся великолепные командиры больших и малых войсковых единиц. Этот месяц был для них громадной школой. Они проходили ее днем на позициях, вечером – в этой комнате, рядом со мной. Я горжусь своими новыми учениками. И, признаться, я сам научился у них многому. Особенно упорству, натиску, решимости.

Нелегко так быстро осваивать военную премудрость. «Большой капитан» потратил много лет, ему понадобились две войны, чтобы впервые организовать взаимодействие пехоты, кавалерии и артиллерии. Наши «малые капитаны» милиции должны справляться с этим в несколько недель. К тому же им приходится иметь дело с авиацией и танками, от которых Гонсало Фернандес был свободен. Согласитесь, курс обучения тяжеловатый. Но я верю в его успех. Я верю, что командиры с мадридских фабрик разобьют командиров из мадридского Алькасара. Лично я отдам для этого все свои силы.

– А как же ваш исторический труд?

– Лучше не спрашивайте. Мою квартиру разграбили дотла фашисты. Погибло всё – богатая военно-историческая библиотека, карты, рукописи, документы, все вещи мои, моей жены, детей. Вот этот плащ на вешалке – все мое имущество. Меня предупреждали, предлагали все эвакуировать, но как-то неловко было отрывать бойцов для перевозки личного имущества…

В штабе холодно, но Рохо делает вид, что не мерзнет в курточке и шарфе. Из большой ниши смотрит строго и надменно бронзовый рыцарь в щегольских латах. На пьедестале выгравировано старинным курсивом: «Гран Капитан». Рядом, на скамье, спят усталые люди в рабочем платье с наскоро нашитыми офицерскими знаками различия.

О Рохо говорят, что он слишком замкнут, мало говорит на политические темы, отмалчивается в острых вопросах, что, может быть, он что-то таит про себя. Хочется думать, что это не так. Пока оборона Мадрида – в огромной степени его заслуга. Это весит больше, чем пылкие и часто пустопорожние декларации новоиспеченных революционеров из придворного генералитета.

Он учит людей, воспитывает офицерские кадры из народа. Из маленьких рабочих капитанов вырастают и вырастут большие капитаны. Будут написаны новые книги о новом военном искусстве испанского народа в его борьбе за свободу. Висенте Рохо напишет их. Напишут и о нем.

Я теперь редко бываю и ночью в городе. Вся боевая активность стабилизовалась на окраинах, в окопах, в траншеях. Мигель Мартинес занят проверкой людей на боевых участках, выявлением твердых кадров политработников для нового, более целесообразного их распределения.

Окопы тянутся просторной, извилистой линией, местами входят в городские кварталы, превращаясь в линию баррикад, укрепленных зданий и улиц, опять выходят наружу, и так – на несколько десятков километров удлиненной подковой вокруг Мадрида, концами упирающейся в северный горный заслон – Гвадарраму, Сомосьерру.

Самые окопы построены теперь добротно, глубиной от одного метра восьмидесяти сантиметров до двух метров, шириной – от метра до полутора. На большинстве участков они снабжены брустверами (по-здешнему – парапеты), бойницами для винтовок и солидно укрытыми пулеметными гнездами.

Кое-где в окопах настлано нечто вроде пола из досок от ящиков, из сухого мусора. В остальном дном окопов служит мокрая, глинистая земля. В дождливые дни при постоянном хождении окопы от этого очень загрязняются.

Через каждые восемь-десять шагов в наружной стенке окопа устроены ниши разного размера. Они служат для хранения боеприпасов, вещей, платья, они же надежное укрытие для отдыха и сна.

Обжиты окопы порядочно и даже немного захламлены. Нога ступает то на хлеб, то на разорванный берет, то на книжку или, что хуже, на совершенно целую обойму с патронами или даже затоптанную в грязь круглую ручную гранату. Никаких следов порчи, совсем новая, полированной черной стали, в рубчиках, граната-«апельсин». Между прочим, они очень хороши, эти гранаты, особенно в обороне. Удобно бросать, всегда взрываются, и с большой разрушительной силой. Ручные гранаты бутылочного типа, с деревянной ручкой здесь пригодны больше в атаке.

Четвертые, третьи, вторые линии окопов соединены с первой линией ходами сообщения. Ходы сделаны высотой в шестьдесят – восемьдесят сантиметров.

Небольшая глубина ходов сообщения ведет к частым ранениям бойцов – не потому, что эта глубина недостаточна, а потому, что солдатам лень (или неловко друг перед другом) долго ходить, согнувшись, ползком. Они разгуливают в ходах, укрытые только по пояс, и нередко попадают под меткую пулю марокканца.

Я смотрел: много раненых, почти семьдесят процентов всех ранений последнего времени – в голову, в верхнюю часть тела.

Фашисты стоят совсем близко, в трехстах, в двухстах, а кое-где и в пятидесяти метрах. Ясно видны их передвижения на передовых линиях, их автомобили и огни на заднем плане. Иногда, в тихий час, слышны заунывные песни мавров.

Линия обороны находится под огнем. Как это ощущается бойцом? Сегодня пасмурный и потому спокойный день без авиации. Десять часов утра. На секторе, на котором я нахожусь, мы пробуем вместе с бойцами кустарно подсчитать частоту огня. За десять минут противник посылает нам пять орудийных выстрелов (из пяти снарядов разорвалось четыре), четыре разрыва мин из минометов, тридцать две пулеметные очереди, в среднем по шесть выстрелов, пятнадцать ружейных залпов (по четыре-пять винтовок) и, наконец, оружейный огонь, то беглый, то отдельными выстрелами – двести восемьдесят выстрелов за десять минут. В этот же промежуток времени было полторы минуты почти полной тишины.