Чеслав Милош - Азбука

Пожалуй, важно еще то, что Гулевич переводил Рильке и поддерживал с ним дружеские отношения, с тех пор как они познакомились в двадцатые годы во время пребывания Витольда за границей. В биографии Рильке он — едва ли не единственный поляк. Я не берусь оценивать качество его переводов по сравнению с другими, сделанными позже, в основном Мечиславом Яструном. Любопытно было бы выяснить — может быть, этим займутся полонисты, — почему в межвоенное двадцатилетие Рильке появлялся лишь на окраине сознания польских поэтов. К сожалению, в качестве примера могу привести себя, хотя я читал его прозу — «Записки Мальте Лауридса Бригге» (в переводе Гулевича). Поиски причин увели бы нас в гущу языковых проблем и социологии литературы — скажем, дух «Вядомостей литерацких» не благоприятствовал такой поэзии.

Гулевич, как и многие другие приезжие, был очарован Вильно. Об этом свидетельствует его сборник стихов «Город под тучами» (1931), в котором он прославляет виленскую архитектуру: и барочную, и дивно поднебесную.

В первый год немецкой оккупации всегда деятельный Гулевич занимался организацией подпольной печати. Он был арестован в августе 1940-го и просидел в тюрьме до 12 июня 1941 года. В этот день обожатель немецкой поэзии и музыки, автор книги о Бетховене был расстрелян в Пальмирах.

Ее фамилия по мужу была Равич, девичьей я не помню. Семья ее была родом из местечка Друя [187] Друя — некогда местечко, а ныне село в Витебской области Белоруссии, расположенное на границе с Латвией. — то есть из бывших сапеговских владений Милошей, — стало быть, у нас была тема для разговоров. Впрочем, нас не связывали близкие отношения за исключением того, что она бывала на вечерах у паллотинцев [188] Паллотинцы — монашеская конгрегация, основанная в 1846 г. святым Викентием Паллотти. В 1973 г. польские паллотинцы, прежде всего о. Юзеф Садзик, основали в Париже лекционно-дискуссионный Центр диалога, где, в частности, проходили встречи с выдающимися польскими писателями. на улице Сюркуф. Ее польский был великолепен — ведь она окончила польскую гимназию. Я восхищался ее энергией. Под вымышленной фамилией Д’Астре она основала в Париже студию, снимавшую фильмы (прежде всего рекламные), и прекрасно с этим справлялась. Безупречная прическа, maquillage, наряды — оружие бизнес-дамы в ежедневной борьбе за деньги. А всё это ради того, чтобы скрыть свои личные драмы. Ее связь с Петром Равичем, по всей видимости, отличалась глубокой любовью и взаимопониманием. Их объединяли совместная учеба в Сорбонне, общие интересы и общее прошлое двух польских евреев, которым удалось выжить. Петр Равич, происходивший из состоятельной галицийской семьи, кажется, из Львова, обращал на себя внимание высокой культурой и знанием языков. Он прошел немецкие концлагеря, и это его все еще угнетало — отсюда его роман «Le sang du ciel» [189] «Le sang du ciel» — «Кровь неба» (франц.). , изданный «Галлимаром». В Париже он пользовался признанием и писал в «Монд». Дружил с Котом Еленским. Его брак с Анкой был серией жутких скандалов, расставаний и примирений. Наконец дело дошло до окончательного разрыва.

В один из моих приездов в Париж, годах в семидесятых, Анка пригласила меня в новую квартиру, которую она купила в очень дорогом районе — в верхней части бульвара Сен-Мишель. Квартира действительно красивая и красиво обставленная скульптурами и новой мебелью. Зачем обустраивать такую квартиру — чтобы сразу умереть? Должно быть, узы, связывавшие ее с Петром, были очень крепкими, и, когда вскоре после ее смерти он застрелился, невозможно было не подумать об этом. А еще о том, что из Катастрофы не выходят без психических травм. История этой пары годится для трогательного сценария, который никто не напишет.

Да, фанатичка. Но без этой безоговорочной веры в правоту своего дела она не смогла бы так пахать, организуя вместе с Ежи Борейшей издательство «Чительник» и целую газетную империю. У ее сестры тоже была несокрушимая вера, но другая, католическая — она была монахиней.

Так называемая виленская группа немало значила в Польше в первые послевоенные годы. Из нее вышли крупные партийные деятели. Перечислю фамилии: Стефан Ендрыховский, Ежи Штахельский, его жена Дзевицкая-Штахельская, Мута Дзевицкая, Ежи Путрамент [190] Ежи Путрамент (1910–1986) — польский писатель, поэт, публицист и политический деятель. В молодости был членом националистической организации «Всепольская молодежь», но в середине 1930-х гг. перешел на коммунистические позиции. Входил в группу «Жагары». Во время и после войны сотрудничал с НКВД и УБ. В 1964–1981 гг. был членом ЦК ПОРП. В книге Ч. Милоша «Порабощенный разум» описан под именем Гамма. , Друто, то есть Друтас, литовец, который стал послом Польши в Париже, его жена Гуга Савицкая, Казимеж Петрусевич и, наконец, Зофья Вестфалевич, в замужестве Дембинская. В их числе не было самой сильной личности, Генрика Дембинского, убитого немцами в полесских Ганцевичах, куда советские власти направили его на должность директора белорусской гимназии. А поскольку «виленская группа» поддерживала своих и проявляла значительную солидарность, к ней тяготели разные беспартийные из Вильно, например Владислав Рыньца, «жагаристы» Чеслав Милош, Ежи Загурский [191] Ежи Загурский (1907–1984) — поэт, эссеист, переводчик, один из основателей группы «Жагары». и Александр Рымкевич — словом, родственники и знакомые Кролика.

Историки наверняка займутся «виленской группой». В то время среди видных коммунистов было мало неевреев, и своеобразие группы объяснялось происхождением ее членов из христианских, шляхетских или мещанских семей — иногда, как в случае Зоси, очень католических. Но ведь и ее покойный муж начинал в католическом «Возрождении» [192] «Возрождение» — общество католической студенческой молодежи было основано в 1919 г. и занималось духовным и интеллектуальным формированием студентов. Издавало несколько журналов. Воссоздать общество после войны не удалось, это стало возможным лишь в 1988 г. Членами общества были такие выдающиеся католические мыслители, как Ежи Турович, Станислав Стомма, Станислав Свежавский и примас Польши кардинал Стефан Вышинский. , а путь к марксизму они прошли почти вместе. Особенностью этого пути был конфликт между полученным дома религиозным воспитанием и революцией. Немного похоже это выглядело у евреев-марксистов, с той лишь разницей, что они спорили с иудаизмом, а порой и с сионизмом.

В Дембинском было что-то от страстного общественника, революционера из другой эпохи, эпохи Весны народов. В последние довоенные годы он увлекался Шиллером и в разговоре часто использовал романтическую риторику. Сетуя на несправедливость капиталистической системы, на фашизацию Польши и политическую слепоту перед лицом опасности со стороны Германии, он был совершенно прав, но его «благородный пыл» настраивал меня несколько скептически.