Ольга Эдельман - Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках

Естественно, что, несмотря на обилие секретной агентуры, жандармы были не вполне осведомлены о положении дел в революционных комитетах. Не всегда донесения агентов были точны и достоверны. Нельзя поручиться, что филеры действительно все время следили за поднадзорным, а не составляли свои отчеты, сидя в каком-нибудь трактире. Как видно из переписки, много усилий требовалось зачастую для выяснения личностей попавших в поле зрения полиции революционеров-нелегалов, ведь все они пользовались партийными кличками и фальшивыми паспортами, причем то и другое часто менялось. Усугублялось это медленным и слабым обменом сведениями между жандармскими учреждениями разных губерний. Революционеры, отлично известные жандармам Закавказья, оказывались совершенно незнакомы их коллегам из других губерний. Сам обмен информацией был до странности неспешным, хотя использовался телеграф: от побега революционера из ссылки до издания розыскного циркуляра проходили недели, если не месяцы. Это обстоятельство породило немало сомнений в связи с побегами Сталина, казавшимися подозрительно легкими, возникали предположения, что бежать Сталину помогали сами жандармы, потому что он был агентом охранки; иногда рождались еще более экзотические версии. Однако не один Сталин бегал из ссылок, примерно в те же годы, когда он бежал из первой ссылки, успешные побеги совершили Л. Бронштейн (как раз при тех обстоятельствах придумавший себе фамилию Троцкий) и грузин-меньшевик Е Уратадзе, оба они просто купили билеты и сели в поезд [68]. При этом картина всякий раз была сходной: полицейские меры по розыску беглецов следовали с немалым запозданием.

Жандармские офицеры из Тифлиса и Баку отправляли в Петербург очень дельные, превосходно написанные, обстоятельные донесения с анализом ситуации, положения подпольных партий, описанием происшествий. Поскольку известно, сколь невелик был штат губернских жандармских управлений и охранных отделений (розыскных пунктов), приходится заключить, что составление этих донесений, ведение переписки с петербургским начальством, оформление на арестованных всех требуемых законодательством и ведомственными правилами многочисленных бумаг поглощало львиную часть служебного времени офицера. Напрашивается предположение, что полицейский аппарат по самой постановке своей деятельности не был готов к борьбе с массовым революционным движением – новому явлению, с которым пришлось столкнуться властям на рубеже XIX и XX веков.

Из донесений тифлисских и бакинских жандармских управлений и охранных отделений выясняется, что они испытывали большие затруднения при необходимости перевода с «туземных», по их терминологии, языков. Офицеры были присланы из Центральной России, сами местными языками не владели, были не в состоянии проверить точность и адекватность перевода [69]. Штатных переводчиков не хватало. К тому же в полиэтничном регионе возникала потребность в переводе с разных языков, не всегда предусмотренных штатным расписанием. Вот и летели из Тифлиса в Петербург донесения, что пока местные революционеры печатали листовки на грузинском языке, у жандармов еще была возможность узнать, что там написано, так как в штате имеется переводчик с грузинского языка; но теперь появились листовки по-армянски, а переводчика с армянского нет. Аналогичная проблема возникала и с агентами наружного наблюдения, филерами: местные были не очень профессиональны и быстро проваливались, становились известны революционерам в лицо, а присланные из Петербурга оказывались беспомощны из-за незнания языков и местных реалий. Это приводило к анекдотическим ситуациям, когда филер в течение нескольких месяцев следил не за тем человеком, или же в Батуме весной 1902 года наблюдавший за ночной сходкой на кладбище агент «за темнотою ночи» не рассмотрел вожаков, а «ввиду слабого знания грузинского языка не мог в точности объяснить, о чем шла беседа» [70].

За этими служебными затруднениями, помимо очевидной неприспособленности полицейского аппарата к борьбе с массовым революционным движением, угадывается еще одно фундаментальное обстоятельство, которое в официальной переписке старательно обходилось стороной, лишь иногда на него осторожно намекали. Неверно было бы категорически утверждать, что имперская администрация пользовалась слабой поддержкой населения. Но в условиях Закавказья горизонтальные локальные связи часто оказывались сильнее вертикальных, соединявших присланных на места чиновников с центральной властью.

Так, 19 июня 1903 года из Петербурга был отправлен довольно прозрачный намек начальнику Кутаисского губернского жандармского управления: «В Департамент полиции ежедневно поступает значительное количество донесений Вашего превосходительства о нахождении разными лицами преступных прокламаций на русском, грузинском и армянском языках, причем по большей части распространители этих воззваний оставались не разысканными. Ввиду сего Департамент полиции имеет честь просить Ваше превосходительство выяснить, откуда означенные прокламации доставляются, и если местного изготовления, то где именно и кем таковые воспроизводятся, а также принять меры к задержанию лиц, занимающихся распространением воззваний, и о последующем уведомить» [71].

Действительно, перед этим предписанием в деле подшито более ста листов с однотипными донесениями из Кутаисской губернии: найдена листовка, экземпляр прилагается, найти распространителей не представилось возможным. И это в Кутаисской губернии с относительно небольшими городами и местечками, где традиционно все знали обо всех. Просто невероятно, чтобы местные жандармы не догадывались, где искать злоумышленников! Но надо заметить, что ответа на приведенное письмо не последовало (а это очевидное нарушение порядка переписки с начальством) и до конца 1903 года из Кутаисской губернии продолжали поступать донесения о листовках с неизменным указанием о невозможности найти распространителей [72]. Ни одного рапорта о поимке пропагандистов за весь год из губернии не прислали.

Это можно объяснить или решительной недееспособностью Кутаисского ГЖУ (однако в Петербурге такого вывода не сделали, немедленных кадровых перестановок не произошло), или же очевидным нежеланием жандармов преследовать местных уроженцев, укорененных в кутаисском обществе, или, возможно, связанных родственными и дружескими узами со значимыми для жандармских чинов людьми, или же коррумпированностью жандармов. Есть указания мемуаристов о готовности жандармских офицеров за взятки освобождать из-под ареста революционных деятелей (оформляя это как освобождение «под залог») [73]. Впрочем, революционеры нечасто проговаривались о таких вещах, они понимали, что с точки зрения революционного мифа гораздо выгоднее выглядеть остроумными и отважными героями, организующими дерзкие побеги или похищения товарищей из тюрем, а жандарм, с которым можно договориться и подкупить, теряет желаемый образ жестокого и безжалостного классового врага. Образ беспринципного корыстного полицейского чиновника мог лишь изредка оттенять основную картину.