Ольга Эдельман - Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках

Сильными сторонами работы, безусловно, являются готовность подвергать сомнению и проверке сведения из документов (в первую очередь недоверие у автора вызывают документы, исходящие от полицейского ведомства), пристальное внимание к источникам финансирования деятельности большевиков. Сложно спорить с тем, что книга А.В. Островского является этапом в разработке темы, но, к сожалению, она не лишена недостатков. Многие выводы автора далеко не бесспорны, многие вопросы, особенно связанные с внутрипартийным контекстом, он обходит стороной, а критический настрой по отношению к источникам то перерастает в настоящую подозрительность, то вдруг исчезает вовсе (причем иногда именно там, где скептицизм был бы полезен). А.В. Островский справедливо поднимает тему финансовой поддержки деятельности большевиков и ищет ленинских спонсоров среди крупной буржуазии и сановников Российской империи. Тема эта актуальна и закономерна, однако Островский видит ее не как проблему поддержки большевизма и других радикальных течений русским обществом, но в конспирологическом ключе, что вряд ли продуктивно. Так или иначе, книга Островского служит неплохой отправной точкой для дальнейших исследований.

Одной из актуальных стала тема Сталина как человека пограничья, формировавшегося под перекрестным воздействием нескольких культур. Родная грузинская культура, имперская и школьная русская; европейская, узнаваемая через книги, и, напротив, присутствовавшие рядом и считываемые на основе бытового повседневного общения армянская культура, разновидности мусульманской у местных азербайджанцев, турок, персов. Добавить к этому привычное с детства грузинское богослужение, полученное в семинарии русское православное образование, революционные материалистические и интернациональные учения.

Михаил Вайскопф анализировал стиль, язык, метафорику сталинских статей и выступлений, прослеживал источники используемых им риторических приемов [55]. Вайскопфа интересовало, как повлияли на речь и мышление Иосифа Джугашвили полученное им образование, библейские и православные коннотации и не прошедшие даром уроки риторики; его круг чтения, русская и грузинская классика, популярная в революционной среде литература, специфический большевистский речевой стиль; наконец, низовой, бытовой субстрат грузинской традиционной культуры.

О том, как на личности, мировосприятии и манере действовать Сталина отразилось его грузинское происхождение, о разных аспектах этой проблемы, используя разные источники, размышляли Р.Г. Суни, Й. Баберовский, А. Рибер, Э. Ван Ри, Р. Сервис, С.С. Монтефиоре, Я. Плампер и другие исследователи. Так, Йорг Баберовский, не говоря непосредственно о самом Сталине, сосредоточился на истории Кавказа в первой половине XX века, а в качестве развернутой предыстории рассмотрел колониальную политику Российской империи в этом регионе [56]. Разумеется, этот контекст необходим для понимания особенностей революционного движения в Закавказье, а фоном для действий большевика Кобы служат события в Баку, в том числе кровавые столкновения на национальной почве между азербайджанцами и армянами, происходившие там одновременно с развертыванием революционных волнений в 1905 году. Альфреда Рибера интересовали преломление марксистской доктрины в локальной кавказской культурной среде, разница позиций меньшевиков и большевиков, вопросы самопрезентации молодого Сталина, и в связи с ней история смены его авторских псевдонимов [57]. Рибер полагал, что молодой большевик Джугашвили усиленно подчеркивал свою близость к пролетариату (даже выбором одежды) и противопоставлял себя интеллигенции. Дискутируя с этой точкой зрения, Эрик Ван Ри напомнил о традиционной для русских революционеров просветительской тенденции [58]. По его мнению, Коба претендовал не на принадлежность к пролетариату, но на положение лидера, ведущего рабочую массу к революции под руководством партийцев-интеллигентов. Обосновывая этот тезис, исследователь выявил влияние классических просветительских идей в стихотворениях семинариста Джугашвили. Э. Ван Ри обсуждал также интерпретацию марксизма в статьях молодого Сталина [59]. Я. Плампер, изучающий механизмы функционирования культа Сталина, обсуждал, в какой мере в его публичной презентации был задействован и какую роль играл факт его грузинского происхождения [60].

Автор статьи волен выбирать тот или иной аспект темы по своему усмотрению. Историку, принимающемуся за биографию, приходится рассматривать ее целиком, уделяя внимание всем основным периодам и проблемам и заботясь к тому же о пропорциональности частей. О молодых годах Сталина с разной степенью детализации писали все его биографы. В некоторых случаях они ограничивались кратким пересказом давно известных фактов, в других, как, например, книге Р. Сервиса [61], можно найти квинтэссенцию последних на момент выхода книги достижений в этой области, пополненных собственными открытиями автора.

Так, Р. Сервис, пользуясь новыми архивными источниками, указал на то немаловажное обстоятельство, что Иосиф Джугашвили покинул тифлисскую семинарию по собственному желанию, не явившись на итоговые экзамены, а вовсе не был, как гласила официальная версия его биографии и как он сам утверждал, исключен за революционную деятельность и чтение Маркса; автор высказал свои соображения по поводу рецепции марксизма в Закавказье. Он заметил, как с изменением положения Кобы в партии тот сменил язык, с определенного момента перестал писать статьи и листовки по-грузински и полностью перешел на русский язык.

Автор недавнего труда о Сталине С. Коткин [62]также обратил пристальное внимание на контекст формирования личности Иосифа Джугашвили и затем его революционной деятельности. Причем контекстом служат как особенности развития Российской империи и имперской политики в Грузии, так и разворачивавшиеся во всем мире процессы модернизации. Таким образом, С. Коткин нашел чрезвычайно плодотворный фокус рассмотрения фигуры Сталина, поместив его в просторные рамки, что дает исследователю право сопоставлять его с другими, действовавшими в сходных исторических обстоятельствах, диктаторами – не только с Гитлером, с которым Сталина сравнивают неизбежно и постоянно, но и с менее очевидными, например, с Саддамом Хусейном. Важно для С. Коткина также сравнение Сталина с двумя, как принято считать, образцовыми для него историческими персонажами – Иваном Грозным и Петром Великим. Такой подход избавляет автора от погружения в избыток мелких деталей (уже столько раз обсуждавшихся сталинскими биографами), но позволяет заметить, что, к примеру, бесконечно обсуждаемое детство Иосифа Джугашвили было не таким уж драматичным (даже его близким соратникам и друзьям Кирову и Орджоникидзе выпали гораздо более трудные обстоятельства). Возвращаясь к проблеме Сталина как человека с окраины империи, из провинции, с ничего не обещавшими стартовыми позициями (и проводя здесь аналогию с Наполеоном Бонапартом), Коткин приходит к принципиально важному наблюдению, что Иосиф Джугашвили, в юности отдав дань национализму и грузинскому патриотизму, свойственным тогда тифлисской интеллигенции, затем выбрал более широкую перспективу, «сменил свой национализм маленькой грузинской нации на более широкие горизонты», и в этом было его фундаментальное отличие от Гитлера.