Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

Свое второе задание я получил от Национальной партии [51], одной из самых активных движущих сил объединения. Я должен был отправиться во Львов, тогда оккупированный русскими, выполнить там кое-какие поручения, а затем постараться попасть во Францию и установить контакт с польским правительством. Генерал Сикорский приказал всем молодым полякам пробиваться во Францию и вступать в польскую армию. Этот приказ относился в первую очередь к летчикам, авиамеханикам, морякам и артиллеристам, к которым принадлежал и я. Таким образом, очутившись во Франции, я мог бы выполнять двойной долг: повиноваться генералу и служить Сопротивлению.

В то время политическим партиям в Польше и парижскому правительству необходимо было укреплять связи между собой. Правительство нуждалось в поддержке населения оккупированной страны. А игравшие важную роль в Сопротивлении политические партии, единственные представители этого населения, нуждались в поддержке правительства и желали, чтобы их мнения были услышаны союзниками. Правительство в изгнании было единственным органом, который мог выражать эти мнения.

С помощью циркулировавших между Польшей и Францией эмиссаров были установлены правила сотрудничества. Каждая из ведущих партий должна была делегировать своих представителей в Анже. Ими могли стать члены кабинета Сикорского или кто-то из лидеров либо просто членов этих партий, уже находившихся во Франции. Таким образом, главные политические силы: Национальная [52]и Крестьянская партии [53], Польская социалистическая партия [54]и Партия труда [55]— получили возможность влиять на правительство. В самой же Польше эти партии вступили в коалицию, которая в свою очередь обеспечивала влияние правительства в изгнании на ситуацию внутри страны. Это придавало ему больше веса в глазах союзников, поскольку подтверждало, что правительство — не фикция, а властная структура, которая действительно управляет на расстоянии ходом событий в оккупированной Польше.

В Варшаве частичное соглашение между партиями установилось еще в сентябре 1939 года, в достопамятные дни обороны столицы. Тогда, несмотря на разницу во взглядах, политические организации проявили замечательную дисциплинированность и преданность общему делу, перейдя в подчинение защитникам города.

Во Львове мне предписывалось выполнить двойную задачу: во-первых, привести к такому же согласию тамошние отделения разных партий, во-вторых, установить тесную связь между местной и столичной подпольными организациями. Кроме того, я должен был рассказать львовским лидерам, какие порядки установили на оккупированных землях фашисты, и расспросить их о порядках, установленных советскими оккупантами, с тем чтобы потом передать всю информацию польскому правительству во Франции.

Инструктировал меня Борецкий [56], один из главных организаторов Сопротивления. В межвоенный период он занимал ключевой пост в Министерстве внутренних дел, после переворота 1926 года его отстранили от должности, и он примкнул к оппозиции. Это был знаменитый адвокат, с обширной клиентурой и огромными связями. Я много слышал о нем до войны, но лично не знал. И очень удивился, что он продолжал жить в своем доме под своим именем. Меня принял высокий худощавый человек лет шестидесяти. Принял очень тепло — видимо, слышал похвалы в мой адрес. На всякий случай, чтобы не оставалось сомнений, тот ли я, за кого себя выдаю, мне дали запечатанный конверт с половиной газетного листа. Вторая половина, которая должна была идеально совпасть с первой, находилась у Борецкого. Я предъявил конверт, он взял его, унес, не говоря ни слова, в соседнюю комнату и очень скоро вернулся, улыбающийся.

— Рад видеть вас, — сказал он. — Все в порядке, и цель вашего прихода мне ясна. Вы отправляетесь во Львов, а потом во Францию.

Я кивнул. Борецкий любезно предложил мне сесть, как бы намекая на то, что, прежде чем погрузиться в сложные деловые разговоры, мы можем просто пообщаться по-человечески. Жил он один — семью отправил за город — и был доволен, что так хорошо устроился. Он заварил чай, налил две чашки и предложил мне печенье — далеко, как я заметил, не свежее.

— Я легко со всем справляюсь сам — спасибо маме и скаутским лагерям. Меня рано научили готовить, чистить себе обувь, пришивать пуговицы. Так что отлично могу о себе позаботиться, пока нет домашних. И очень хорошо, что их тут нет, потому что, если меня схватят, пострадаю я один.

Борецкий и со случайным гостем обходился так, что тот быстро осваивался и чувствовал себя на дружеской ноге с хозяином.

— Судя по всему, — сказал я, — топить печку вы, кажется, не научились.

— Не очень учтиво делать такие замечания, — укоризненно сказал Борецкий. — К тому же вы ошибаетесь. Мерзнуть как раз очень полезно. Надо привыкать к холоду. Весьма вероятно, что нам еще не одну зиму придется пережить в оккупации. Война может затянуться, а угля не достанешь.

В квартире действительно было страшно холодно. Хозяин ходил в пальто, да и у меня не возникало желания снять свое. Я знал о Борецком гораздо больше, чем он обо мне. Слышал о его активной подпольной работе, о попытках связаться с правительством во Франции и о неустанной заботе об организации польского Сопротивления.

— Вы не думаете, что опасно жить здесь под своим именем? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Сегодня не угадаешь, что опасно, а что нет. Что касается меня, то было бы так же неосторожно, если бы я жил в Варшаве, где я довольно известен, под чужим именем. По своему официальному адресу я почти не бываю. Обычно живу и работаю там, где меня не знают.

— Ну и что это дает? Если гестапо заподозрит, что вы связаны с Сопротивлением, за вами установят слежку.

— Вы правы. Но я принял меры предосторожности. Меня всюду сопровождают свои люди. Если они обнаружат, что за мной следят, я сменю имя.

— Но будет уже поздно — ведь вас могут схватить прямо на улице.

— И это верно. Что ж, надеюсь, я хотя бы успею проглотить свой сахарок.

Он вытянул длинную костистую руку. На среднем пальце поблескивал странной формы перстень. Пальцем левой руки Борецкий нажал на перстень, вправленный в него рубиновый «глазок» отскочил в сторону — внутри лежала капсула с белым порошком.

— Я читал, что такие штучки были в ходу у Медичи и Борджа, но никак не думал увидеть нечто подобное в Варшаве, разве что в кино.

— Ничего удивительного, — спокойно возразил Борецкий. — Это только доказывает, что люди не меняются. Сходные надобности порождают сходные средства. Всегда находятся гонимые и те, кто на них охотится, кто ненавидит людей и рвется править миром. Я вижу, вы недавно в Сопротивлении.

— Да, я вступил в организацию недавно. И хотя горжусь этим, но, честно говоря, такая работа мне не по душе.