Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Дело Бейлиса взбудоражило общественность, все находились в напряжении, наблюдали за допросом свидетелей и внимательно следили за всем этим фарсом, лживость которого разоблачалась на глазах у всего мира. Оправдательный приговор Бейлису был встречен всеобщим ликованием. В Берне на следующий день, 27 октября 1913 года, в понедельник вечером, состоялось собрание всех еврейских студентов. С речью выступили два еврейских профессора – Лотмар и Рейхесберг {750}. Второй из них, профессор политэкономии, – российский еврей, социал-демократ, принявший швейцарское гражданство. Из числа студентов выступали сионисты, бундовцы (Рохкин) и представители других партий, а также «независимые ораторы», в том числе Эмануэль Ольсвангер {751}и я. Ольсвангер говорил о символичности «тернового венца», возложенного процессом Бейлиса на голову российского еврейства, и его речь произвела впечатление своим мистическим духом. Я решил немного охладить пыл «победных истин» и умерить пафос гражданского героизма присяжных, преувеличенного кое-кем из выступавших, и попробовал задаться вопросом о том, каков политический смысл этого процесса. Согласно российскому закону, сказал я, у евреев до настоящего времени имелась лишь одна сфера жизни, где они чувствовали себя в безопасности, – религиозная сфера. Еврейская религия признана законом и находится под его защитой. Власти всегда признавали еврейскую религию и считались с ней. Политическая подоплека дела Бейлиса состоит в том, чтобы создать еще один повод для гонений на евреев, вывести еврейскую религию из-под защиты закона. На это недвусмысленно намекал в Думе Замысловский {752}, один из «гражданских истцов» на процессе против Бейлиса. Суд присяжных пришел к компромиссному решению, признав, что Ющинский был замучен, но Бейлис невиновен. Цель подобного решения, на мой взгляд, была следующей: найти повод для гонений на всех евреев и при этом не запятнать своей репутации в глазах мирового «общественного мнения»! Я посоветовал не строить иллюзий в отношении будущего: «Нам следует ожидать, что преследования евреев усилятся». Начавшаяся вскоре волна гонений против российских евреев полностью подтвердила мой «прогноз».

Лотмар пригласил меня к себе после этого собрания и попросил поподробней объяснить сказанное; и хотя он признал, что «сказанное мной выглядит очень убедительно и логично», тем не менее, ему «не хотелось бы верить, что все так и будет…»

Помимо дела Бейлиса, имелись и другие проблемы, привлекавшие внимание еврейской студенческой общественности. Обособление еврейских студентов из России, языковой конфликт в диаспоре (иврит – идиш) {753}, дебаты о языке преподавания в Технионе {754}и языковая война в Эрец-Исраэль {755}, разговоры про еврейский университет, который еврейские общественные деятели из России планировали создать за границей (в Швейцарии) и который должен был решить проблему высшего образования российской еврейской молодежи {756}. Они рассматривали этот план как «реальное» предложение, в отличие от «утопической идеи» создания еврейского университета в Иерусалиме. Я активно участвовал в обсуждениях этих вопросов. Аарон Сингаловский {757}, с которым я был немного знаком еще со времен нашего участия в движении сионистов-социалистов, активно выступал за объединение студентов из России. По его просьбе я составил обращение, которое в итоге ему не понравилось – чересчур академичное…

В Берне проходил День еврейских студентов, основными ораторами были Цви Аберсон и Александр Гольдштейн {758}. Меня впечатлила речь Аберсона, который остроумно и иронично говорил об организациях, которые по сути – еврейские, но при этом не допускают, чтобы их называли еврейскими; льстят Аману {759}– но закрывают двери, прежде чем к ним присоединится хоть один нееврей, хоть один представитель тех народов, которые притесняют евреев и закрывают перед ними двери университетов. Было в этом Дне еврейских студентов что-то от национальной демонстрации.

Примерно в то же время состоялось собрание бундовцев, на котором выступал проф. Герш {760}(известный бундовец из Женевы) и рассказывал о создании университета… в Швейцарии. Я первым начал дискуссию и в «академической» манере (имитируя стиль докладчика) показал, что единственно возможный путь развития университета – это наличие научных задач, тесно связанных с его расположением и местонахождением. «Университет для российских евреев в Швейцарии» неизбежно станет символом еврейской «оторванности»: отсталым в научном аспекте, убогим с социальной точки зрения и не имеющим никакой национальной ценности. Напротив, университет в Иерусалиме может занять почетное место в науке – окружающая реальность станет источником актуальных научных задач, благодаря чему появится почва для новых научных открытий и роста молодых талантов. Университет в Иерусалиме станет еврейским центром, поскольку реальность будет еврейской и социально-общественные проблемы тоже будут еврейскими. Герш (его партийное имя было Песах Либман) был впечатлен моими словами, покивал мне головой и ответил всего лишь одной фразой: он согласен со всем, что я говорю, и не может принять лишь основное допущение – что «Иерусалим – это еврейская реальность»… Я получил большое удовольствие, когда в 5707 (1947) году мне довелось пригласить проф. Герша на Всемирную конференцию по иудаике в Иерусалим. Придя ко мне в гости, он стал вспоминать о споре, имевшем место 34 года назад с «одним студентом-сионистом в Берне», пересказал мне мои собственные слова… и был потрясен, когда я ему напомнил, что тот «спорщик-сионист» – это тот самый человек, который пригласил его на Всемирную научную конференцию по иудаике в Иерусалиме.

Моим самым лучшим другом в Берне был Гриншпон. И он же привел меня в федерацию «Иврия» {761}. Помнится, меня выбрали ее председателем. Кроме Гриншпона, который был ее активистом, в работе этой организации принимали участие Ольсвангер, Брудный (Бар-Эли) {762}, Арье Брамсон {763}, Крупник {764}, Гершон Штерн {765}и еще несколько молодых людей. Со многими из них у меня были очень хорошие дружеские отношения.

Мне нравился Арье Брамсон, двоюродный брат Л. М. Брамсона {766}, из Белостока, красивый юноша тонкой душевной организации (кажется, он даже писал стихи), независимо мыслящий, страстный и убежденный, благородный духом, хотя была в нем какая-то отчужденность (он умер в Берне во время Первой мировой войны). В федерации я читал лекции про Моммзена и его отношение к евреям и еврейству. Несмотря на языковую войну, мои лекции посещали представители обоих лагерей, и даже Нигер иногда участвовал в дискуссиях.

После лекций, по инициативе Брамсона, собирался небольшой кружок по «истории Израиля», и я рассказывал участникам кружка про «библейский период». Среди моих постоянных слушателей было несколько замечательных молодых студентов, особенно подружился я с Рафаэлем Маргулиным из Петербурга – студент-медик, скромный и деликатный юноша, всей душой преданный еврейству и сионизму; каждый раз, когда меня видел, он задавал мне «еврейские» вопросы, не дававшие ему покоя.