Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Тем временем прошло три недели. Подошел срок призыва в армию. Моего брата должны были призвать, и он подал прошение, чтобы его освободили от призыва, обосновав свою просьбу таким образом: отец болен и не может обеспечить семью, а младший брат «нетрудоспособен», ибо слеп на правый глаз и не может работать. Поэтому он остается единственным кормильцем в большой семье, и ему полагается освобождение от армии. В связи с этим я должен был поехать домой, предстать перед армейскими чиновниками и лично убедить врачей в том, что я действительно совершенно «нетрудоспособен»… Не могу сказать, чтоб эта перспектива доставляла мне большое удовольствие. Но во всяком случае я пообещал брату приехать. Однако арендатор, мой квартирный хозяин, заявил, что у меня нет права ехать домой: я получил от него 15 рублей – жалованье за полтора месяца, а не отработал еще и трех недель… и он подозревает меня в том (и он был прав в своем подозрении), что я не собираюсь возвращаться, потому что требую условий, которые они не могут мне обеспечить. Я должен был явиться в призывную комиссию в понедельник; для этого я должен был, конечно, поспеть на поезд, отправляющийся из Прилук в воскресенье утром. Арендатор заявил, что не даст мне повозку, и я вернулся к себе в комнату рассерженным. Вскоре ко мне пришел один из рабочих и сказал мне:

– Господин учитель, я советую вам немедленно уехать отсюда.

– А что такое?

– Хозяин сообщил окружным властям, что господин ведет антиправительственную пропаганду, и ночью вас придут арестовывать, – в те дни в округе было очень много крестьянских бунтов. – Я советую господину тотчас же идти в деревню, нанять повозку и ехать в город.

Было уже довольно поздно, почти 11 часов вечера. Я решился идти. Прошел в одиночку через лес, пришел в деревню; жители уже спали, и деревенские собаки подняли страшный лай. Жуткий собачий лай! По счастью, в одном доме неподалеку горело окошко. Я подошел поближе. Передо мной была убогая избенка. Я постучался и сказал, что мне нужна телега. Хозяин избы внимательно посмотрел на меня: «Уже поздно, но ты не беспокойся, для тебя найдем телегу хоть сейчас. О тебе говорят, что ты из наших, что ты честный человек, стоишь на стороне угнетенного народа. Наши учителя говорили, что тебе покреститься только – и у нас будет священник получше нынешнего…» Крестьянин пошел, запряг телегу и за полтора рубля (которых у меня не было) согласился довезти меня в Прилуки. Мы заехали в имение, быстро взяли мои вещи и поспешили в город. Добрались до города уже после полуночи, я зашел к моим друзьям Хаймовичу и Гогилю, взял у них взаймы, заплатил крестьянину – и вздохнул с облегчением. Но что это – странное дело, мой деревянный ящик, служивший мне чемоданом, почти ничего не весил, а там ведь должно было быть множество книг. Я распутал веревку, открыл чемодан и обнаружил, что замок сломан, а книги вынуты. Арендатор набрал себе русских книг, в том числе два тома Белинского и Добролюбова и несколько томов других писателей. Взял книги известных критиков, которые надо было изучать для получения аттестата! Стоимость книг была гораздо выше, чем та сумма, которую он от меня требовал… На следующее утро я покинул город и поехал домой.

Так завершились пятнадцать месяцев моего пребывания в Прилуках – переломная пора, время моих первых шагов в сфере светской учебы, преподавания и общественной деятельности – и всего, что с этим связано.

На следующий день после моего возвращения домой мой брат должен был явиться в «воинское присутствие» (так в те дни называлась армейская призывная комиссия). Я тоже обязан был, как я уже говорил, явиться в комиссию, которой предстояло рассмотреть прошение моего брата: познакомиться с отцом и со мной и понять, способны ли мы обеспечить семью.

Что касается меня, то брат утверждал, что я не вижу правым глазом, а также болен легочной болезнью и по состоянию здоровья отношусь к инвалидам. После небольшой медицинской проверки – врач проверил мне только глаз – комиссия единогласно вынесла решение о моей нетрудоспособности. Отца вообще не проверяли: его внешний вид – кожа да кости, согбенный и выглядит как горбун – все это подтверждало правоту слов брата. После освобождения брата от армии я решил остаться на зиму дома. Этому способствовали и праздники. Один из моих знакомых, учитель иврита, у которого изучали иврит почти все женщины нашей семьи, должен был в ближайшее время жениться и переехать в другой город. Он пришел ко мне и сообщил, что, если я останусь в городе, он отдаст мне всех своих учеников: ему нужно будет только сказать родителям учеников, что я согласен, и дело будет сделано. Я согласился и уже через несколько дней начал вести уроки.

Эта «педагогическая» деятельность меня совершенно не устраивала – не все учащиеся занимались по собственному желанию, а некоторые из них – особенно ученицы гимназии – не готовили уроки, и их родители даже просили не слишком нагружать их. Метод, к которому мне пришлось прибегнуть – чтение неогласованных литературных статей и изучение языка в процессе чтения, – вызывал протест: мой предшественник действовал по гораздо более простой схеме: книга, поделенная на уроки, – вот и вся учеба, и ничего кроме этого. Необходимость давать ученикам дополнительные упражнения и материалы для чтения зависела от того, какие учебники мне удавалось найти. Самыми распространенными учебниками были «Детский учитель» и «Детский рай» Тавьева; у одного ученика, которому было 8 лет, – «Детский сад» Шлама Бермана {429}, книга для чтения, рекомендуемая детям 6–8 лет.

Книга для чтения «Детский рай» мне очень сперва приглянулась. Значительная часть текста в книге была неогласована, язык приятный и простой, содержание увлекательное и интересное. Но через очень короткое время я обнаружил, что, оценивая книгу, совершил большую ошибку в одном: рассказы в учебнике, многие из которых были взяты из мировой литературы и предназначались для детей и юношества (например, сказки Андерсена), были интересны в основном учителям и ученикам из хедера, которые их в детстве не читали. Но они совершенно не подходили ученикам, ходившим в общую школу и изучавшим русскую литературу. Рассказы из «Детского рая» были знакомы им, в результате чего изучение языка не сопровождалось усвоением новых ценностей. Я пытался подбирать литературные отрывки, которые могли бы заинтересовать учеников, с еврейским оттенком, что-то похожее на книги Зеева Явеца, которые мне очень нравились в детстве. Однако, как я уже сказал, мои попытки «добавить» материала ученицам не вызвали сочувствия ни у учениц, ни у их родителей…