Таня Перес - Дитя дорог

– Девочка не дышит! Она должна дышать воздухом! – говорили они.

Обе были одного мнения. Людмила Александровна попросила доктора запрячь свою коляску. Армия предоставила ему коляску и кучера. Они предложили доктору прокатить меня за городом и ни в коем случае не в городе. Он полностью согласился. Я очень боялась этого момента.

В одно утро зашел в палату доктор и победно заявил:

– Я приведу коляску. Скажи сестрам, чтобы они тебя одели в твои теплые вещи. Я беру тебя на прогулку!

Он позвал сестер и попросил меня перевести им его слова. Сестры посчитали эту идею прекрасной.

– Таня, – сказала сестра Поплавская. – Он дурак, дурак, но у него есть сердце, есть!

Оказалось, что кроме железного креста Тани, все вещи были сожжены в тот день, когда я поступила в больницу, перед прошлым рождеством. Все было полно вшей, грязное и порванное. Обуви не было.

– Не страшно, – сказали добрые женщины. – За час мы оденем тебя, как куклу.

Одна принесла теплое пальто, заполненное ватой. На ноги нашли закрытые туфли, очень большие для меня. Внутрь положили вату, для того чтобы я смогла наступать. Теплое и чистое нижнее белье принесли из кладовой. Вот я, прекрасно одетая. Только шапки не было. Чтобы исправить ситуацию, мне сказали выйти в коридор и подождать пока, кто-нибудь принесет мне головной платок, и я буду красивая.

Доктор ушел собираться, сестры исчезли, а я вышла в коридор. Первый раз за долгое время я стояла своими ногами на полу! Большое событие! Огромное! Какая прелесть! Я стою…

Я передвигаю правую ногу. Я передвигаю левую ногу. Держусь за ручку двери. Я дрожу, я открываю дверь. Повезло, что дверь близко. Дверь открывается. Коридор. Большие часы над столом сестер. Коридор пуст. Я держусь за стену, чтобы не упасть, ноги еще слабы. Очень слабы. Я смотрю в конец коридора. Напротив себя я вижу большую девочку, высокую, очень высокую. Кто это? Новенькая? Я понемногу продвигаюсь к ней, она идет ко мне. Это я! Как такое может быть?! Черные волосы! Но ведь у меня светлые! Боже, это я? Я волнуюсь, я шатаюсь. Я чувствую, что вот-вот упаду. Я пытаюсь удержаться за стену, но соскальзываю… Кто-то меня ловит сзади.

– Глупенькая, – говорит доктор. – Тебе нельзя выходить одной. Давай, садись в это кресло. Я пойду, приведу коляску.

– Доктор, – я кричу. – Я не хочу ехать!

Он меня не слышит. Выходит и сразу же возвращается с коляской. У меня нет времени убежать. Что же делать? Он аккуратно усаживает меня в коляску. Он одет в шинель и шапку. Я должна сказать, что он очень красив. Некуда бежать. Все потерянно.

– У меня нет головного платка! – я заявляю. – Подождем, пока принесут.

Он снимает свою меховую шапку и силой одевает ее на меня. Я утопаю в мехе. Он весело смеется. Все потерянно.

Вдруг за нами выбегает сестра Поплавская.

– Нашла! Нашла! Твоя красная шерстяная шапочка! Мы ее выстирали и сохранили. Она как новая. Сними эту глупость со своей головы! – кричит сестра.

Доктор понимает, в чем дело снимает этот ужас с моей головы. Он продолжает смеяться. Теперь и я смеюсь. И сестра смеется. Она завязывает мне шапочку под подбородком и говорит волшебную фразу:

– Ты красная шапочка!

Сразу же я вижу перед собой папу. Мы выходим, он меня поднимает и сажает в красивую повозку, почти такую же, как у моего деда. Доктор садится рядом со мной, обнимает меня левой рукой и говорит:

– Поехали!

Мы едем.

Дорога, как всегда, полна грязи. Колеса коляски разбрызгивают грязь по сторонам. На нас тоже попадает. Доктор закрывает крышу коляски. Дождь. Я заворожена. Воздух. По обеим сторонам дороги все зеленое. Несмотря на холод, тут и там пробиваются белые цветы, названия которых я не знаю, между кустами, которые выпустили почки. Холмы. Чудесное небо. Немного облаков, немного солнца. Немного ветра. Все вместе. Мне тепло и хорошо. Как же красиво снаружи. Так бы и ехала без конца. Если бы у нас была такая коляска, когда мы вышли из Кишинева, то папа и мама были бы живы. Опять слезы.

– Почему ты плачешь? – спрашивает врач.

– Я не плачу.

– Тогда почему это мокрое?

– Из-за дождя – отвечаю я.

Мне кажется, что он понимает, что надо меня оставить в покое. Поездка не продолжается долго. Только два часа. Первые дома деревни показались издалека. Красные крыши.

– Это, конечно же, не деревня Нестоито, – я говорю.

– Почему ты так думаешь?

– В Нестоито живут цыгане, и у них нет денег на красные черепичные крыши.

– Откуда ты это знаешь?

– Естественно я знаю!

Кучер останавливается около дома и спрашивает у толстой женщины, которая кормит кур во дворе:

– Где живет цыган?

– Какой цыган? Здесь все цыгане.

Кучер меня спрашивает:

– Как его зовут?

– Я не знаю, его дочь зовут Таня.

– А, а. Я помню. Зимой к нему пришли старуха и эта девочка. Да, да. Петро. Петро. Я знаю кто это. Старуха там умерла.

– Моя мама не была старухой! – я заявляю.

– Но ты та девочка. Я помню тебя из-за шапочки.

Она объясняет кучеру дорогу. Я вся сжалась. Дорога вымощена камнями. Коляска подпрыгивает. Я полна страха. «Что будет если, цыганка Таня умерла?» – я спрашиваю себя. Она болела тифом.

– Подожди, подожди! – говорю я кучеру. – Помедленнее. Я хочу узнать дом.

Вообще-то я хотела увидеть издалека, может, Таня во дворе. Мы понемногу приближаемся.

Пес! Самый бедный дом во всей деревне с соломенной крышей. Я хочу спуститься с повозки и почти падаю. Доктор спрыгивает и поддерживает меня. Я тащу себя до забора.

– Пес! Он меня знает! Он меня облизывает!

– Пошли уже, пошли.

Доктор тянет меня за руку к входу. Я задерживаюсь. Пес рычит на врача. Доктор пугается. Пес лает. Открывается дверь. Быстро выходит женщина в длинном черном пальто. Пальто моей мамы. Женщина хлопает в ладоши.

– Ой, ой, ой! Это Таня! С румыном, ой, ой, ой. Она привела к нам румына. Что же она с нами сделала? Петро, Петро!

Мой цыган бежит ко мне, не обращая внимания на моего страшного спутника. Целует меня, обнимает. Я плачу. Он плачет. Женщина плачет. Мы все обнимаемся.

– Где Таня? Где ваша дочь? – я спрашиваю.

– Танька, Танька, Танька! – они кричат в один голос.

Она выходит ко мне. Красивая девочка с двумя черными до пояса косичками.

– Маленькая Танюша, – говорит она мне.

– Я не маленькая, – я заявляю. – Мне двенадцать!

– А мне тринадцать! – она говорит мне с гордостью.

– Но твой папа сказал, что тебе столько же, сколько мне.

Румынский офицер позабыт во дворе. Ничего не понимающий. Ко мне выбегают трое детей. Я спрашиваю:

– Где были дети, когда я тут была?

– А, – говорит жена цыгана. – Как она все помнит! Они все были у соседей, потому что Таня болела тифом.

Мы заходим в дом. Знакомый запах окружает меня. Хлеб в печи.