Коллектив авторов - Притяжение Андроникова

Он перевоплотился в нас и впитал все, что мы знали. Мы ему рассказали – и не только рассказали, но дали записочки, почеркушки по поводу истории вещей: кто подарил, кто эти люди, которые подарили. Мы, естественно, готовили материалы для Ираклия Луарсабовича.

Но от этих материалов оставались буквально рожки да ножки. Он каким-то образом впитывал сведения, которые, естественно, знали только люди, регистрирующие материалы и записывающие сведения о дарителях. Но он претворял это в совершенно другой рассказ, в рассказ о всенародной любви к Пушкину.

Но это ещё не всё. Эта работа Ираклия Луарсабовича над передачами имела колоссальное значение для внутренней жизни музея.

Я должен сказать, что вся работа и вообще многое из того, о чём я успею и не успею сегодня рассказать, происходила вместе с Вивианой Абелевной (женой Андроникова).

Передачи были изнурительны, техника была далека от совершенства. Казалось, что Андроников – царь и бог на телевидении. Но это было далеко не так. Он вынужден был преодолевать массу трудностей и недоразумений. Вечно чего-то не хватало, что-то не приезжало, аппаратура была не та, эфир давали не в то время, и так далее, и так далее. Все это требовало чрезвычайной, невероятной выдержки.

Ираклий Луарсабович держал всю команду – музейную и телевизионную (а она была очень большая) – в состоянии совершенно особого творческого аффекта. Правда, иногда слышались протестующие голоса, потому что он рассказывал свои истории «к слову», а торопящиеся звукотехники, или кто-то там ещё, говорили «давайте приступать», а он рассказывал… Но благодаря этому создавалась совершенно особая атмосфера и уровень этих передач и работы всех, кто был этим занят, повышался необыкновенно. И это приводило буквально к чудесам.

Так, тоже к слову, хотелось бы вспомнить один эпизод, свидетельствующий о поразительном самообладании Андроникова, эпизод, который едва не закончился трагически…

В зале, откуда шла передача «Последние годы Пушкина», лежал большой ковёр, в котором имелась дырочка. Этот ковёр был списан в Совете министров и с баланса на баланс, бесплатно, передан нашему музею. Во время передачи Андроников сидел за столиком, там были книги и картины, которые он показывал из рук. Это был совершенно новый для музейной передачи приём: вещи показывать из рук. Обычно это делается, так сказать, по стенам. Тут всё происходило совсем иначе. Так вот, во время наезда (аппаратура была тяжёлая, несколько тонн ехало по ковру), колесо зацепилось за эту дырку, и огромная машина стала падать прямо на Андроникова. Одному из двух операторов как-то удалось подхватить машину, а Ираклий Луарсабович даже не дрогнул, и передача прошла гладко. Она была занесена на красную доску, такая тогда была доска. Это я всё совершенно точно помню. Я тем более это помню ещё и потому, что во время падения механик, который двигал тяжеленный аппарат, выругался матом. А в то время мат приравнивался чуть ли не к контрреволюции и человека, употребившего его в эфире, могли запросто посадить. Но шум падения аппаратуры заглушил высказывание, а самообладание Ираклия Луарсабовича позволило не прерывать передачу, никто вроде бы ничего не заметил, и вместо судебного дела была красная доска для устроителей…

Это всё детали. Но я повторяю: о чём бы я ни говорил, для меня всё время из всех деталей заново конструируется образ человека высокогуманного, совершенно особенного. Разгадка витает где-то рядом, но вряд ли личность Андроникова удастся кому-то разгадать до конца…

Или другая телевизионная передача. Музей создавался с нуля, как я уже говорил. Ничего не было. И вот разными путями, – что-то надарили, что-то купили, что-то гениальный коллекционер, который тогда работал в музее, Феликс Евгеньевич Вишневский, нашёл в комиссионных магазинах, на каких-то складах старья, выморочного имущества… В музее собралось уже, наверное, около трёхсот живописных работ, из которых примерно о восьмидесяти мы не имели точных сведений – ни кто изображен на портрете, ни кто художник. Было ясно, что это пушкинское время или близкое совсем к пушкинскому, но кто эти люди? Тогда пришла в голову мысль о том, чтобы устроить выставку и пригласить… Вообще кто может угадать портрет? Только тот, кто видел это лицо или фотографию. А кто же видел этих людей пушкинского времени? Их видели коллекционеры, искусствоведы, музейные работники, ещё разные чудаки, которые любят разглядывать и всматриваться, – не очень широкий круг людей. Но и этот круг надо было привлечь, и это мы постарались сделать.

Прежде чем открывать выставку, музей устраивает репетицию, то есть на полу раскладывают вещи (в данном случае эти восемьдесят портретов). И тут пришёл Ираклий Луарсабович. Он очень заинтересовался и сказал совершенно неожиданную вещь: «Ба, да это же пушкинская выставка ! Это Пушкин, может быть, и не знал этих людей, но они-то его знали! Это толпа, в которой он ходил. Они его знали. Это его эпоха. Это его жизнь. Это пушкинская выставка ». Слово было найдено вовремя.

Потом Ираклий Луарсабович сделал передачу. Её другое название «Кто они?» Часовая телевизионная передача в собрании Государственного музея А. С. Пушкина «Портреты неизвестных» транслировалась три раза, в том числе по «Интервидению». Кроме того, её показывали местные студии. Это было колоссально важно. Это было важно не только для популяризации Пушкина и музея. Это было очень важно потому, что это была выставка-загадка. И эту загадку загадывал не кто-нибудь, а Андроников, известный по другим передачам, знаменитый человек, всем интересный, увлеченный человек. Пришли потоки писем-откликов. Конечно, было много смешных, но всё равно выставка будила интерес людей, они что-то вспоминали. Надо сказать, что результат, итог этой выставки был, в общем-то, феноменальным. Из восьмидесяти портретов было определено двенадцать. Это чрезвычайно большой научный выход. Вот такой сложился общественный метод изучения пушкинской эпохи, в котором принял активное участие Ираклий Луарсабович.

Как многие знают, Ксения Александровна Марцишевская в 1965 году подарила музею библиотеку русской поэзии своего мужа, профессора литературы, «поэтоведа» Ивана Никаноровича Розанова. Около десяти тысяч томов, большей частью прижизненных изданий русских поэтов, начиная с редчайшей книги 1730 года «Езда в остров любви» Василия Тредияковского – первой поэтической русской любовной лирики.

Надо сказать, что Ираклий Луарсабович знал Ксению Александровну и её покойного мужа давно, и отношения между Ксенией Александровной и Ираклием Луарсабовичем были, я бы сказал, молитвенные. Ираклий Луарсабович относился к Ксении Александровне молитвенно. Уж о ней и говорить нечего, – с какой-то особой теплотой. И чтобы рассказать о том, какой человек была Ксения Александровна, не хватит и целого вечера! Крупнейший издательский работник, автор и составитель многих словарей, редактор едва ли не всех вышедших в это время словарей, работавшая на двенадцати языках, отдавшая нам многомиллионное состояние, она отказалась от любых наших предложений. Мало того, Ксения Александровна, стала бесплатно работать в музее и явилась фактически инициатором и одним из основных исполнителей капитальнейшей работы, которой может гордиться музей Пушкина, – это каталог библиотеки Розанова, пятьдесят три печатных листа. Ничего себе!?