Жан-Жак Руссо - Исповедь

Романы кончились вместе с летом 1719 года. Следующей зимой пошло другое. Исчерпав библиотеку моей матери, мы прибегли к доставшейся нам части библиотеки ее отца. По счастью, там нашлись хорошие книги; впрочем, иначе и быть не могло, потому что библиотека была составлена, правда, священником и даже ученым, что тогда было в моде, но человеком со вкусом и с умом. «История церкви и империи» Лесюэра {11} 11 Лесюэр Жан (1602–1681) – французский протестантский священник и историк церкви. , «Рассуждение о всемирной истории» Боссюэ {12} 12 Боссюэ Жак-Бенинь (1627–1704) – французский проповедник, писатель, идеолог абсолютизма. В «Рассуждении о всемирной истории», написанном для наследника французского престола, воспитателем которого Боссюэ был назначен, он, как и в ряде других своих произведений, пытается доказать «божественные права» самодержца. , «Знаменитые люди» Плутарха, «История Венеции» Нани {13} 13 Нани Джованни (1616–1678) – историк и политический деятель Венецианской республики; его труд, упоминаемый Руссо, называется: «История Венеции с 1613 по 1671 г.». , «Метаморфозы» Овидия, Лабрюйер {14} 14 Лабрюйер Жан де (1645–1696) – французский писатель; в своем сочинении «Характеры, или Моральные портреты» (1688) дал яркую картину нравов своего времени и едкую сатиру на правовое и имущественное неравенство. , «Миры» Фонтенеля {15} 15 Фонтенель Бернар Лебовье де (1657–1757) – французский писатель, автор научно-популярного сочинения « Беседы о множественности миров » и « Диалогов мертвых », где он изображает великих людей древности беседующими на разнообразные философские и моральные темы. , его же «Диалоги мертвых» и несколько томов Мольера были перенесены в мастерскую моего отца, и я читал их ему каждый день, пока он работал. Я получил к чтению редкое, а в моем возрасте, быть может, исключительное пристрастие. Любимым моим автором стал Плутарх. Удовольствие, которое я испытывал, постоянно перечитывая его, немного излечило меня от моей страсти к романам; скоро я стал предпочитать Агесилая, Брута, Аристида – Орондату, Артамену и Юбе {16} 16 …скоро я стал предпочитать Агесилая, Брута, Аристида – Орондату, Артамену и Юбе. – Первые трое – реальные исторические лица Древнего мира, фигурирующие в «Жизнеописаниях» греческого историка Плутарха (I в. до н. э.) как патриоты и борцы за счастье родины; последние трое – герои легких занимательных романов, принадлежащих великосветским французским писателям XVII в. г-же де Скюдери и Кальпренеду. . Интересное чтение, разговоры, которые оно порождало между отцом и мной, воспитали тот свободный и республиканский дух, тот неукротимый и гордый характер, не терпящий ярма и рабства, который мучил меня в продолжение всей моей жизни, проявляясь в положениях, менее всего подходящих для этого. Беспрестанно занятый Римом и Афинами, живя как бы одной жизнью с их великими людьми, сам родившись гражданином республики и сыном отца, самою сильною страстью которого была любовь к родине, – я пламенел ею по его примеру, воображал себя греком или римлянином, становился лицом, жизнеописание которого читал; рассказы о проявлениях стойкости и бесстрашия захватывали меня, глаза мои сверкали, и голос мой звучал громко. Однажды, когда я рассказывал за столом историю Сцеволы {17} 17 Сцевола – молодой римский патриот-республиканец, который во время осады Рима этрусками (507 г. до н. э.) проник в их стан, решив убить этрусского царя Порсенну. На допросе он сжег свою правую руку на костре, чтобы устрашить врага, показав ему образец римской стойкости. По легенде, Порсенна после этого снял осаду Рима и отказался от своего намерения восстановить власть свергнутого царя Тарквиния. В действительности Рим был временно захвачен Порсенной. , все перепугались, видя, как я подошел к жаровне и протянул над нею руку, чтобы воспроизвести его подвиг.

У меня был брат, старше меня на семь лет. Он обучался ремеслу отца. Чрезмерная любовь ко мне приводила к тому, что на него меньше обращали внимания, чего я совершенно не могу одобрить. Это пренебрежение сказалось на его воспитании. Он начал вести распутную жизнь, не достигнув еще возраста, когда можно стать настоящим распутником. Его устроили к другому хозяину, но он продолжал потихоньку исчезать, как это было и в отцовском доме. Я его почти не видел и, можно сказать, едва был с ним знаком; тем не менее я любил его нежно, и он меня любил, насколько может любить кого-нибудь такой повеса. Помню, как один раз, когда разгневанный отец беспощадно его наказывал, я стремительно бросился на выручку и крепко обнял брата. Я укрыл его своим телом, получая удары, предназначенные ему, и так настойчиво подставлял свою спину, что отец наконец сжалился, оттого ли, что был обезоружен моими криками и слезами, или оттого, что не хотел наказывать меня больше, чем его. В конце концов мой брат совсем сбился с пути: убежал из дому и совершенно исчез. Через некоторое время мы узнали, что он в Германии {18} 18 …мы узнали, что он в Германии. – В XVIII в. одним из главных источников дохода мелких монархий, из которых состояла тогда Германия, была отдача своего войска внаем иностранным правительствам. . Он ни разу не написал. С тех пор о нем не было никаких вестей, и вот каким образом я стал единственным сыном.

Если этого бедного мальчика воспитывали небрежно, то нельзя сказать того же обо мне; за детьми короля не могли бы ухаживать с большим усердием, чем ухаживали за мной в первые годы моей жизни, когда все окружающие обожали меня и, что случается гораздо реже, обращались со мной, как с ребенком любимым, но отнюдь не балуемым. Никогда, ни разу до моего ухода из родительского дома, не позволили мне бегать по улице с другими детьми; никогда не приходилось подавлять во мне или удовлетворять ни одной из тех вздорных причуд, в которых обвиняют природу, но которые порождает воспитание. У меня были недостатки моего возраста: я был болтун, лакомка, иногда лгун. Я мог стащить фрукты, конфеты, снедь, но никогда мне не доставляло удовольствия делать зло, вред, огорчать окружающих, мучить бедных животных. Вспоминаю, однако, что я помочился однажды в кастрюлю одной из наших соседок, мадам Кло, в то время как она была на проповеди. Признаюсь даже, что это воспоминание до сих пор вызывает у меня смех, потому что мадам Кло, женщина, в сущности, добрая, была все-таки самая ворчливая старуха, какую я только знал. Вот краткая и правдивая история всех моих детских проступков.

Как мог бы я сделаться злым, имея перед глазами только примеры нежности и видя лучших людей на свете вокруг себя? Мой отец, моя тетка, моя кормилица, мои родственники, наши друзья, наши соседи – все окружавшие меня, по правде говоря, не потакали мне, но любили меня, и я тоже любил их. Для моих капризов было так мало поводов, и так редко им давали отпор, что они и не приходили мне в голову. Могу поклясться, что до моего порабощения хозяину я не знал, что такое прихоть. Кроме того времени, когда я читал или писал возле отца, и того, когда няня водила меня гулять, я был постоянно с тетей, глядел, как она вышивает, слушал, как она поет, сидя или стоя подле нее; и я был доволен. Ее веселость, ее нежность, ее приятное лицо оставили во мне такое сильное впечатление, что я и теперь вижу выражение ее лица, взгляд, фигуру, помню ее ласковые слова; я мог бы описать, как она была одета и причесана, не забыв даже двух черных локонов на висках, по моде того времени.