Анна Франк - Убежище. Дневник в письмах

В пятницу вечером я впервые в жизни получила кое-что к Рождеству. Девочки, Клейман и Кюглер снова приготовили великолепный сюрприз. Мип испекла великолепный рождественский пирог, на котором стояло «Мир 1944». Беп раздобыла фунт сливочных печений довоенного качества.

Петеру, Марго и мне досталась бутылочка йогурта, а взрослым – каждому по бутылочке пива. Все опять было так мило упаковано, и на пакетиках были приклеены милые картинки. В остальном рождественские дни прошли для нас быстро.

Вчера вечером мне снова было ужасно грустно. Снова вспомнились бабушка и Ханнели. Бабушка, о наша любимая бабушка, как мало мы понимали из того, что ей пришлось пережить, какая она была всегда с нами милая, как интересовалась всем, что касалось нас. И при этом постоянно бережно охраняла страшную тайну, которую она носила в себе [35].

Какая бабушка была всегда верная и добрая, никого из нас она никогда не оставила бы в беде. Что бы ни случилось, какой бы я ни была непослушной, бабушка всегда меня оправдывала. Бабушка, ты любила меня или тоже никогда меня не понимала? Не знаю. Как, должно быть, она была одинока, как одинока, несмотря на то что у нее были мы. Человек может быть одинок, несмотря на любовь многих, если он все-таки ни для кого не является «самым любимым».

А Ханнели? Жива ли она еще? Что она делает? О Господи, защити ее и верни нам. Ханнели, думая о тебе, я постоянно вижу, какова могла бы быть и моя судьба, постоянно вижу себя на твоем месте. Почему же тогда мне часто бывает грустно от того, что происходит здесь? Не должна ли я быть всегда довольной, радостной и счастливой, кроме тех минут, когда я думаю о ней и о тех, кто разделил ее судьбу? Я эгоистка и трусиха. Почему я всегда думаю о самых ужасных вещах и вижу их во сне и от страха мне хочется орать? Потому что я, несмотря ни на что, недостаточно доверяю Богу. Он дал мне так много того, чего я еще точно не заслужила, и все-таки я каждый день так много делаю неправильно!

Можно заплакать, как подумаешь о своих ближних, можно на самом деле проплакать целый день. Можно только лишь молиться, чтобы Бог сотворил чудо и некоторых из них сохранил. И надеюсь, я молюсь достаточно!

Милая Китти!

После недавних крупных ссор здесь все идет хорошо, как между нами, Дюсселом и верхними, так и между менеером и мефрау. Но теперь снова надвигаются густые грозовые тучи, и именно по поводу… еды. Мефрау пришла в голову пагубная идея по утрам жарить меньше картошки, а лучше ее приберечь. Мама, Дюссел и мы в том числе были с этим не согласны, и теперь картошку тоже разделили. А теперь неладно и с жиром, и маме снова придется вмешаться. Если дело примет интересный оборот, я тебе напишу. За последнее время мы разделили мясо (им – жир, нам – без жира); им – суп, нам – нет; картофель (им – очищенный, нам – в мундире). Дополнительные закупки, а теперь еще и жареный картофель.

Разделить бы нас совсем!

Р.S. Беп сделала мне на заказ открытку всей королевской семьи. Юлиана выглядит там ужасно молодой, как и королева. Три девочки прелестны. По-моему, это потрясающе мило со стороны Беп, не правда ли?

Милая Китти!

Когда мне сегодня утром было нечего делать, я перелистала свой дневник и несколько раз наткнулась на письма, где предмет «мама» рассматривается в таких сильных выражениях, что я пришла в ужас и спрашивала себя: «Анна, это ты говорила о ненависти? О Анна, как ты могла?»

Я осталась сидеть с открытым дневником в руках и думала о том, как же вышло, что я была так переполнена гневом и в самом деле так полна ненавистью, мне необходимо было все это поверять тебе. Я попыталась понять Анну, какой она была год назад, и оправдать ее, так как совесть моя не чиста, пока я, обрушив на тебя эти обвинения, не объясню тебе задним числом, откуда это взялось. Я мучаюсь и мучилась настроениями, которые (в переносном смысле) меня тянули с головой под воду и показывали мне вещи субъективно, вместо того чтобы спокойно обдумать слова противной стороны, а потом поставить себя на место того, кого я со своим кипучим темпераментом обидела или кому я причинила боль.

Я спряталась сама в себе, смотрела только в себя саму и все мои радости, издевки и печали, не задумываясь, заносила в дневник. Этот дневник мне важен, потому что во многом он стал книгой мемуаров, хотя на некоторых страницах я могла бы сделать приписку: «прошло».

Я злилась на маму (и до сих пор часто злюсь). Она не понимала меня, это верно, но я ее тоже не понимала. Она меня любила, была ласковой со мной, но часто оказывалась из-за меня в неприятных ситуациях и из-за этого, и из-за многих других печальных обстоятельств была нервной и раздраженной, потому-то и кричала на меня.

Я принимала это слишком всерьез, обижалась, была грубой и противной по отношению к ней, что ее в свою очередь огорчало. В общем, мы по очереди доставляли друг другу взаимные неприятности и огорчения. Удовольствия, во всяком случае, это нам обеим не приносило, но это проходит. А что я этого не хотела видеть и очень сочувствовала сама себе, тоже можно понять.

Слишком резкие предложения – просто выплески злости, которые я в обычной жизни выпустила бы на волю, потопав ногами в комнате, закрытой на ключ, или выругавшись за маминой спиной.

Период, когда я в слезах осуждала маму, кончился, я стала мудрее, да и мамины нервы слегка успокоились. Большей частью я помалкиваю, когда раздражаюсь, и она тоже, поэтому дела идут, по-видимому, лучше. Ведь любить маму по-настоящему, привязчивой любовью ребенка, я не могу.

Так что я успокаиваю мою совесть мыслью, что пусть лучше грубые слова останутся на бумаге, чем если бы маме пришлось носить их в своем сердце.

Дорогая Китти!

Сегодня я должна сделать тебе два признания, это займет много времени, но кому-то я должна их сделать, и тогда уж лучше тебе, потому что я точно знаю, что ты всегда при всех обстоятельствах будешь молчать.

Первое касается мамы. Ты знаешь, я много раз жаловалась на маму, а потом все же старалась быть с ней милой. Вдруг мне стало ясно, в чем ее недостаток. Мама сама сказала нам, что видит в нас скорее подруг, чем дочерей. Это, конечно, очень мило, но подруга все-таки не может заменить мать. Мне необходимо видеть в матери пример для подражания, почитать ее, и моя мать во многом действительно служит для меня примером, но примером как раз того, как поступать не надо. Мне кажется, Марго смотрит на все это по-другому и никогда не поняла бы меня, скажи я ей то, что говорю тебе. Ну а папа увиливает от любых разговоров про маму.

На мой взгляд, мать прежде всего должна быть очень тактичной, особенно со своими детьми и особенно в таком возрасте, как наш, а Манса беспощадно высмеивает меня, когда я плачу не от физической боли, а от чего-то другого.