Сергей Литвинов - Как я изменил свою жизнь к лучшему

Он положил на стол книжку средней толщины.

На обложке один мужчина брутального вида бежал за другим. У брутала номер один в руках был пистолет. Выражение лица позволяло заподозрить худшее. «Суперкиллер» – гласило название.

– Э… – я подняла на М. взгляд, к счастью, скрытый за темными очками.

М. усмехнулся, пригубив пиво:

– Почитаешь на досуге. Разрешаю тебе осилить первые десять страниц. Больше для наших целей и не требуется.

– А какая у нас цель? – осторожно поинтересовалась я.

– Эта книжонка напечатана вслед фильму, – постучал М. ногтем о глянцевую обложку. – Фильм пользовался популярностью, и сценаристы понадеялись, кхм, срубить еще чуток бабла…

Я продолжила вопросительно глядеть на М. – цель подарка все так же от меня ускользала.

– Да помню я, помню, что ты не пишешь боевиков, – хохотнул М. – Но ты могла бы написать «Небесный Иерусалим».

Я вздрогнула.

Только не это.

Снова.

– А что? – поднял М. пивную кружку. – Сюжет у тебя уже есть. Герои тоже. Замысел был отличный. Напишешь книжку – застолбишь идею. А потом – чем черт не шутит?..

– Я не умею романы…

– Да ведь я тебя и не прошу накатать «Войну и мир»! – внимательно поглядел на меня М. – Почитай, как пишут эти перцы. Так —ты точно сможешь. Возьмешь за основу наработанный материал и – вперед.

– Я подумаю, – улыбнулась я, скосив глаза на двух мачо на обложке.

«Я подумаю», – так всегда говорит моя мать, когда не хочет отказывать сразу.

– Вот и ладушки, – чокнулся с моей чашкой кофе М., неправильно истолковав мой вежливый жест.

Книжку я взялась читать в тот же вечер.

Любопытство оказалось слишком сильным. Есть категории – не литературы даже, ведь это нельзя назвать литературой, а, скажем так, беллетристики – всегда обходившие меня стороной. Вот такие книжки – с мускулистыми мужчинами на обложке и отвратительным качеством печати внутри – никогда не то что мной не открывались, а просто даже не лежали рядом. Заглянуть под эту обложку было – как заглянуть через замочную скважину в чужие, такие отличные от моих, мозги.

Стыдновато, но занятно.

Десять страниц, сказал М.? Меня хватило на пять.

Выключив бра над кроватью, я задумалась, глядя в потолок, по которому скользили неясные тени.

Расчет М. стал мне ясен. Написать хуже, чем неизвестные мне перцы, казалось малореальным. От этой точки ниже уровня моря можно было двигаться только к звездам. Устранив связку, имеющуюся в мозгу каждого мало-мальски культурного человека – «литература равно Толстой и Достоевский», М. избавил меня от комплексов. Ничего еще толком не написав, я была уже лучше авторов лежащей на прикроватной тумбочке книжки.

Еще несколько дней я вела с собой раздражающие меня саму диалоги:

– Попробуй! – шептал один голос. – Шедевр ты вряд ли создашь, но идея навсегда останется твоей!

– Не ввязывайся в эту гнилую историю, – отвечал первому голосу второй. – Ты потратила уже прорву времени, и что в результате? Пшик!

– Вот именно, что пшик! А если ты, наконец, напишешь книжку, то, по крайней мере, из этого выйдет толк!

– Да ты хоть представляешь, сколько это надо писать?! – взвыл голос, который я назвала «голосом разума».

А и правда: сколько?

Я залезла в Интернет, и выяснила – писать надо очень много.

Информация существовала в загадочных авторских листах, но путем несложных расчетов я пришла к выводу, что наваять придется двести убористых страниц.

Прошла еще пара недель и у меня выдалась пауза в сценарных делах. Со скептической улыбкой я открыла на рабочем столе папку под заголовком «Небесный Иерусалим», к которой не притрагивалась уже несколько лет. Ощущения оказались малоприятными: все было тут – многочисленные варианты развития сюжета, таблицы с убийствами и святыми местами, сборные документы по персонажам, отдельно – по теме маньяков, расследованиям ФБР и средневековой архитектуре. Бесконечные переработанные черновики. Сложнейшие разветвления, чтобы не запутаться в собранном материале. Каждый из документов стоил мне в свое время многих часов труда. И теперь они лежали передо мной, мертвые, никому не нужные. Мое личное «кладбище домашних животных». Я почувствовала горький привкус желчи во рту – остаток той, старой обиды на судьбу.

И закрыла папку.

«Нет работы, пойди, погуляй!» – сказала себе я, и, вооружившись зонтиком, отправилась на местный рынок.

Открытый лишь один день в неделю, он наполнял гастрономическим великолепием, разнообразием запахов и оттенков маленькую площадь неподалеку от дома. Каждую среду мы ходили туда за наисвежайшей пахнущей озоном голландской селедкой, которую продавал с мини-вагончика дюжий, заросший светло-рыжей щетиной фламандец.

И далее – по кругу.

У марокканцев я брала фрукты и овощи. У поглядывавшего на своих клиенток кокетливым, иссиня-карим глазом французского фермера с орлиным шнобелем – сыры: бри и сен-фелисьен. У «итальяшек» – свежую пасту с трюфелями и кусок пармезана. И цветы – охапки тюльпанов нежнейших пастельных цветов…

Где-то меж шумной многоязычной толпой – клиентами, принимавшими там же, под мелким дождем (на такой и внимания-то уже не обращаешь в этом чертовом климате), бокальчик дешевого белого винца со своей селедкой; меж вопящими детьми, требующими своей еженедельной дани – свежеиспеченной вафли, политой шоколадным соусом; и тайцами, торгующими резко пахнущими имбирем и кориандром блюдами на вынос, я увидела надпись: Жерусалем.

Иерусалим.

И вздрогнула.

Протолкавшись к лавке, неверящими глазами уставилась на выставленные фрукты.

– «Жерусалем» – груши, израильские, – объяснила мне дородная белобрысая продавщица. – Сладкие, сочные, берите!

– Я вас здесь раньше не видела, – настороженно улыбнулась я.

– О! Я тут только на этой неделе, подменяю подружку, она продает биодобавки. Лоранс, может, знаете?

– Не знаю, – покачала я головой.

Только на этой неделе. Со своими грушами. Жерусалем.

Совпадение? Или знак?

– Я попробую, – сказала я мужу за ужином. – У меня сейчас есть зазор, пока редактор вычитывает очередную версию сценария. Где-то неделька. Составлю план по главам…

– Давай, – кивнул муж. – Хорошая идея.

– Хорошая ли – большой вопрос. Но добро пропадает – это факт, – усмехнулась я. – Я ведь и забыла, сколько у меня там материала. Бог даст, хватит на их загадочные «авторские листы».

На следующее утро я вновь села перед компьютером, открыв новый документ и озаглавив его по-простому: «Роман».

В конце концов, никаких других романов у меня не было и не предвиделось. C содроганием я открыла свой последний тритмент. Он начинался с пробуждения Марии Каравай. Еще той Марии: юной выпускницы университета, без бывших мужей с криминальным прошлым и детей…